– Что-то не так с Витей?
– Да вы присядьте сначала, Варвара Петровна.
Подполковник быстро подвинул к ней стул. Садиться Варвара Петровна не стала. Сердце сжало сухо, нехорошо.
– Он… ранен, да?
Майор опустил глаза.
– Варвара Петровна, нам… нам больно сообщать вам это… Подполковник Шимкевич… в очень тяжелом состоянии. Он получил сильнейшие ожоги.
Варвара Петровна непонимающе улыбнулась. Гулкая пустота внутри ширилась, росла.
– Как это – ожоги?
Офицеры переглянулись. Подполковник попробовал усадить пожилую женщину, но она не далась.
– Понимаете, он командовал штурмовым отрядом, – быстро, глядя в сторону, заговорил Причисленко, – БТР, в котором он находился, окружили мятежники. Он отстреливался до последнего патрона. А в это время бутылка с зажигательной смесью…
Звучал голос. Потом еще голоса. Застряла в голове фраза «медики делают все возможное». Потом Варвара Петровна обнаружила себя во дворе штаба округа.
– Вас подвезти? – участливо спросил какой-то генерал, стоявший рядом с ЗИМом: наверное, она схватилась за крыло машины рукой, чтобы устоять на ногах…
Она отрицательно покачала головой.
Потом Варвара Петровна поняла, что она на улице Калинина, бредет в сторону проспекта. В спину дул ледяной ветер, навстречу шли люди с елками, ветер трепал большой транспарант «С Новым 1957 годом!», на углу висел плакат новой кинокартины «Карнавальная ночь».
Я – мать. И за что же мне эта безграничная боль?..
Поравнявшись с новеньким зданием телецентра, Варвара Петровна упала…
Игорь Шимкевич вместе с двадцатью другими суворовцами корпел в классе над сочинением на тему «За что я люблю свою Советскую Родину». За окнами училища тихо падал крупный, красивый снег. Преподаватель, капитан Вонаршенко, неслышно расхаживал по классу, время от времени заглядывая в тетрадки и подсказывая что-то.
Суворовское открыли в Минске в 1953-м, после смерти Сталина. Вместе с отцом Игорь был 6 ноября на церемонии вручения училищного знамени, проходившей на площади Парижской Коммуны, перед оперным театром, и с тех пор Суворовское стало его заветной мечтой. В общем, ожидать чего-то другого от сына было бы странно – еще в раннем детстве его любимыми игрушками были награды отца и матери, соседи по дому – офицеры, в классе половина друзей из семей военных, а на довоенные фотографии деда он мог смотреть не отрываясь часами. В 1956-м, окончив четыре класса школы, 11-летний Игорь сдал вступительные экзамены в училище и надел заветную черную форму с красными погонами и шифровкой «МинСВУ».
Отец в тот день устроил для сына настоящий праздник: в парадной для строя форме со всеми наградами – недавно введенный серый двубортный китель, синие брюки, кортик, – принял у Игоря рапорт, а потом снял с себя «Красную Звезду», только что полученную за выслугу 15 лет, и вручил сыну. Восторгу Игоря не было конца, и он не сразу смирился с тем, что орден ему дали все-таки понарошку.
– Ничего, все твои собственные у тебя еще впереди. – Виктор подхватил сына на руки, прижался щекой к красному погону. – Эх, жалко, папа до этого момента не дожил…
А потом отца направили в Венгрию, подавлять контрреволюционный мятеж. Среди суворовцев об этом ходили глухие слухи, напрямую никто ничего не говорил. Игорь, конечно, волновался за папу, но в его возрасте поверить в то, что с отцом может случиться что-то плохое, просто невозможно. Он ведь самый умный, сильный, смелый, красивый… Да и что может случиться на войне с командиром разведроты? Игорь твердо знал, что такие ордена и медали, какие были у отца, никому не давали на фронте даром. А значит, папа всегда побеждал врагов.
Игорь вздохнул, перевел взгляд на белый заоконный мир. Вчера в училище украшали елку, эту честь доверяли только отличникам. В том числе и ему, Шимкевичу. Как осторожно он выбирал из большой картонной коробки с изображением Деда Мороза круглые дутые шары из хрупкого стекла и надевал их на пышные, пахнущие хвоей лапы! Так за что же я люблю свою Советскую Родину?..
Игорь скосил глаза налево, направо. Однокашники старательно сопели, сгорбившись над тетрадками. Коля Кунц, Володя Неумержицкий, Валера Шалай, Вася Петрашко, Левка Марлыкин… Все чего-то ваяют, пишут, соображают…
Суворовец обмакнул перо в чернильницу-непроливашку.
«Я родился уже в послевоенном Минске, но родители много рассказывали мне о Великой Отечественной войне. Мой дедушка, командир полка, геройски погиб под Полоцком в июле 1941 года, был награжден посмертно орденом Ленина. Другой мой дедушка погиб в 1944 году на границе с Румынией. Мой папа командовал на войне разведротой, был награжден орденами Александра Невского, Отечественной войны обеих степеней, медалями. Мама служила в медсанбате, была награждена медалями. Это – только история моей семьи, но таких историй в нашей стране сотни и тысячи. Из них и складывается общая история нашей Советской Родины, которую мы отстояли от проклятых фашистов…»
Стук в дверь был совсем негромким, но услышал его весь класс. Сразу повернули головы, кое-кто вовсе перестал писать. Преподаватель, нахмурившись, подошел к двери и, приоткрыв ее, обменялся с кем-то парой негромких фраз. Потом повернулся к классу.
– Суворовец Шимкевич.
– Я, – отозвался Игорь, вставая.
– Выйди на минуту из класса. К тебе мать, – добавил Вонаршенко против ожидания не рассерженно, а, наоборот, мягко.
Мама в ушанке и шинели стояла в коридоре. На погонах майора медицинской службы блестели капельки воды. «Снег растаял», – мельком подумал Игорь. У мамы было странное, какое-то застывшее лицо.
– Мам, ты чего?..
Проходивший мимо по коридору суворовец вежливо козырнул матери, но она не ответила на приветствие.
– Знаешь… а нашего папу в Венгрии тяжело ранили. Очень тяжело. Может быть, он…
Маленький мальчик внутри Игоря тут же закричал, заплакал, побежал куда глаза глядят, чтобы не слышать этих невыносимых слов. Но второй Игорь, взрослый, шагнул к растерянной матери и обнял ее, и глаза у него были сухими.
– Мам… Держись, мам. Мы обязательно со всем справимся. И папа выздоровеет. Ты веришь мне?..
…И годы спустя Игорь помнил эту сцену в коридоре Суворовского так, как будто она была вчера. А Евгения Петровна не раз признавалась сыну в том, что только его поддержка помогла ей тогда не сорваться. Ведь судьба семьи – свекрови, перенесшей тяжелый инсульт, и сына – зависела от нее.
Первую операцию Виктору Владимировичу сделали еще в Будапеште. Вторую, третью и четвертую – в Москве, куда его доставили самолетом. А потом был Главный военный клинический госпиталь, долгий ужас ожогового отделения, закончившийся только через год. Все это время рядом с ним была Женя. В марте 1958-го, в кабинете главврача, он впервые взглянул на себя в зеркало… и не узнал.
– Мы сделали все, что могли, – тихо проговорил генерал-лейтенант медицинской службы. – Возможно, в первое время будут некомфортные ощущения…
