Кэтрин рассмеялась, такой ответ ее позабавил.
— Мне пора, сяду в кеб и укроюсь в родных стенах! — воскликнула она.
— А твоя мама не будет беспокоиться, что нас видели вместе? Но ведь нас никто не узнал, правда? — спросил он с некоторой озабоченностью.
Кэтрин поглядела на него и, убедившись, что он вполне искренен, лишь усмехнулась.
— Смейся сколько угодно, но я скажу тебе: если кто-то из твоих знакомых увидит нас вдвоем в такой поздний час, пойдут разговоры, а мне бы этого не хотелось. Но почему ты смеешься?
— Не знаю. Наверное, потому, что ты такой чудной. Наполовину поэт, наполовину старая дева.
— Ну да, в твоих глазах я смешон. Но я все же воспитан на некоторых традициях и пытаюсь следовать им.
— Глупости это все, Уильям. Даже если ты принадлежишь к старейшей фамилии в Девоншире, это не повод отказываться от прогулки со мной по набережной.
— Я старше тебя на десять лет, Кэтрин, и знаю жизнь лучше, чем ты.
— Вот и отлично. Тогда оставь меня и ступай домой.
Родни оглянулся и заметил, что в некотором удалении от них едет таксомотор, очевидно поджидая пассажиров.
Кэтрин тоже его увидела и воскликнула:
— Только не подзывай его, Уильям! Я пойду пешком.
— Нет уж, Кэтрин, ничего такого ты не сделаешь. Сейчас почти двенадцать, и мы далеко забрели.
Кэтрин засмеялась и пошла еще быстрее, так что и Родни, и водителю пришлось ее догонять.
— Знаешь, Уильям, — сказала она, — если люди увидят, как я одна бегу по набережной, точно пойдут разговоры. Лучше пожелай спокойной ночи, если боишься пересудов.
Но Уильям не слушал и уже махал рукой, подзывая таксомотор, и при этом удерживал Кэтрин, чтобы она не убежала.
— А теперь этот человек, чего доброго, подумает, что мы деремся! — пробормотал он.
Кэтрин перестала вырываться, заметив укоризненно:
— В тебе от старой девы больше, чем от поэта.
Уильям резко захлопнул дверь машины, назвал шоферу адрес, отошел в сторону и приподнял шляпу, прощаясь с невидимой дамой.
Пару раз он с опаской оглянулся, словно подозревал, что Кэтрин остановит машину и выйдет; но таксомотор быстро и верно уносил ее прочь и вскоре исчез в темноте. Уильям был очень сердит — Кэтрин ухитрилась-таки вывести его из себя.
— Самая неуправляемая и безрассудная девица из всех, кого я встречал, — бормотал он, возвращаясь по набережной. — И как я только позволил ей выставить себя идиотом! Нет уж, я скорее женюсь на дочери квартирной хозяйки, чем на Кэтрин Хилбери! Она не даст ни минуты покоя — и никогда не поймет меня, нет, никогда!
Адресованные, по-видимому, Небесам, ибо на набережной, кроме него, не было ни души, его горькие жалобы звучали достаточно убедительно. Родни замедлил шаг и какое-то время шел молча, пока не увидел человека, идущего ему навстречу. Его походка — или одежда — смутно напомнили ему кого-то из его знакомых, и наконец Уильям узнал его. Это был Денем. Попрощавшись с Сэндисом возле его дома, он теперь шел к станции подземки на Черинг-Кросс, погруженный в мысли, которые навеял разговор с Сэндисом. Он уже успел забыть о собрании у Мэри Датчет, о Родни, метафорах и елизаветинской драме и мог бы поклясться, что забыл и Кэтрин Хилбери, хотя это вопрос спорный. Его разум вознесся к альпийским вершинам духа, где были лишь чистые, девственные снега. Дойдя до уличного фонаря и поравнявшись с Родни, он мрачно покосился на него.
— Эй! — крикнул Родни.
Если бы не это, Денем прошел бы мимо, даже не поприветствовав знакомого. Но внезапный оклик прервал его размышления, он остановился и, прежде чем сообразил, что делает, уже развернулся и шагал в ногу с Родни: тот пригласил его к себе — пропустить по рюмочке. Пить с Родни Денему вовсе не хотелось, тем не менее он последовал за ним. Родни был тронут, видя такую сговорчивость. Ему очень хотелось побеседовать с этим молчуном, который явно обладал теми похвальными мужскими качествами, которых в Кэтрин, увы, совсем не было.
— Вам повезло, Денем, — заговорил он с жаром, — что вы не имеете дела с девицами. Я вам по своему опыту скажу: только вы им доверитесь, как тут же пожалеете об этом. Я вовсе не жалуюсь, — поспешил добавить он, — просто иногда задумываешься об этом. Мисс Датчет, по-моему, одно из счастливых исключений. Вам нравится мисс Датчет?
Чувствовалось, что Родни очень переживает, и Денем живо представил ситуацию, какой она была час назад. Тогда Родни провожал Кэтрин. И зачем только он вспомнил об этом, ведь вместе с воспоминанием вернулось и ощущение беспокойства. Надо взять себя в руки. Разум подсказывал, что следует сейчас же попрощаться с Родни, которому не терпелось излить душу, — пока он еще удерживает в уме спасительную нить высокой философии. Он посмотрел вдаль и, увидев ярдах в ста фонарный столб, дал себе слово: когда они дойдут до этого столба, он распрощается с Родни.
— Да, Мэри мне нравится. Разве она может кому-то не нравиться? — осторожно ответил он, поглядывая на приближающийся столб.
— Ах, Денем, мы с вами такие разные. Вы умеете сдерживаться: я могу об этом судить, потому что видел сегодня, как вы говорили с Кэтрин Хилбери. А я инстинктивно доверяю человеку, с которым разговариваю. Поэтому, наверно, меня так легко завлечь.
Денем понимающе кивнул, однако на самом деле Родни со своими откровениями был ему безразличен, главное — заставить его еще хоть раз упомянуть о Кэтрин, прежде чем они дойдут до фонарного столба.
— И кто же вас завлек на этот раз? — спросил он. — Кэтрин Хилбери?
Родни остановился и снова стал постукивать пальцами по гладкому парапету — как будто отбивал ритм какой-то музыкальной пьесы, слышной только ему одному.
— Кэтрин Хилбери, — повторил он со странной усмешкой. — Нет, Денем, у меня не осталось иллюзий насчет этой девушки. И кажется, я сегодня ясно дал ей это понять. Но я не хочу, чтобы у вас создавалось ложное впечатление, — с чувством продолжил он, оборачиваясь и беря Денема под руку, как будто боялся, что тот убежит. Поэтому Денем успешно миновал пограничный столб, мысленно принеся ему извинения, ибо как мог он уйти, если Родни буквально привязал его к себе? — Только не думайте, что я сержусь на нее, — напротив. Она ни в чем не виновата, бедняжка. Вы знаете ее образ жизни, это что-то вопиющее, ни о ком не думает, только о себе — а я считаю, никакую женщину это не красит, — людей в грош не ставит, всеми помыкает, и не только дома, избалованное существо, хочет, чтобы все валялись у ее ног, и даже не понимает, как больно ранит… — то есть я хочу сказать, грубо ведет себя с людьми, у которых нет всех ее преимуществ. И все же надо отдать ей должное, она не глупа, — добавил он, словно Денем тоже ее осуждал. — У нее есть эстетический вкус. И чувства. Когда говоришь с ней, она тебя понимает. Но она женщина, и этим все сказано, — сказал он с горькой усмешкой и отпустил наконец руку своего спутника.
