Когда Ральф вдруг заговорил, Мэри даже вздрогнула от неожиданности:
— Давеча за обедом нас прервали, а я как раз собирался сказать, что, если вы поедете в Америку, я тоже поеду. Заработать на жизнь там наверняка не сложнее, чем здесь. Дело в том, Мэри, что я хочу жениться на вас. Что скажете?
Он говорил уверенно и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку.
— Вы обо мне теперь все знаете: и хорошее, и дурное, — продолжал он. — Вы знаете мой характер. Я постарался рассказать о своих недостатках. Так что скажете, Мэри?
Она не ответила, но, казалось, это не смутило его.
— По крайней мере, как вы сказали, мы знаем друг о друге самое главное, и взгляды наши во многом сходятся. Я уверен, вы единственный в мире человек, с кем я могу быть счастлив. Если вы чувствуете то же, что и я — а это ведь так, Мэри? — мы можем быть счастливы вместе.
Он замолчал, он не торопил ее с ответом и, казалось, погрузился в раздумья.
— Боюсь, я не могу этого сделать, — наконец сказала Мэри.
Она произнесла это совершенно обыденным тоном и с излишней поспешностью, и эта интонация, и ее слова, прямо противоположные тому, что он ожидал услышать, настолько его поразили, что он отпустил ее руку.
— Не можете?.. — спросил он.
— Нет, я не могу выйти за вас замуж, — ответила она.
— Я вам безразличен?
Она промолчала.
— Что ж, я, должно быть, просто глупец, поскольку думал иначе, — произнес он со странным смешком.
Пару минут они шли в молчании. Затем он вдруг повернулся к ней и воскликнул:
— Я вам не верю! Вы обманываете меня.
— Я слишком устала, чтобы спорить, Ральф, — ответила она, отворачиваясь. — Пожалуйста, просто поверьте тому, что я сказала. Я не могу, не хочу выходить за вас замуж.
Ее голос был исполнен бесконечной муки. Когда Мэри умолкла, он взял себя в руки и подумал, что, вероятно, она сказала правду, он был слишком самоуверен — и неудивительно, что она ему отказала. Уныние Ральфа сменилось полным отчаянием. Вся его жизнь была провалом. Он потерпел неудачу с Кэтрин, а теперь и с Мэри. Вспомнив о Кэтрин, он вдруг воспрял духом и порадовался свободе, но тут же одернул себя. Он никогда не видел от Кэтрин ничего хорошего; все, что их связывало, существовало лишь в его воображении, и при мысли о полной беспочвенности этих фантазий он начал винить в нынешней катастрофе собственные мечты.
«И зачем только я думал о Кэтрин, когда был рядом с Мэри? Я полюбил бы Мэри, если б не эти мои идиотские мечтания. Наверняка она меня любила, но своим легкомыслием я заставил ее страдать и оборвал последнюю нить надежды — теперь она ни за что не решится выйти за меня. Я сам разрушил свою жизнь, теперь она пуста».
Звук их шагов по высохшей дороге вторил его мыслям: пуста, пуста, пуста. Мэри решила, что, раз он молчит, значит, ему полегчало: его огорчили, как она думала, встреча и расставание с Кэтрин, которая осталась с Уильямом Родни. Она не могла осуждать его за чувства к Кэтрин, но то, что он осмелился сделать ей предложение, тогда как на самом деле любил другую, — это было жесточайшим предательством. Их старая дружба, основанная на взаимном уважении, была разрушена. Собственное прошлое казалось ей одной большой глупостью, сама она была слабой и легковерной, Ральф же только притворялся честным человеком. Прошлое — так много в нем было связано с Ральфом, что обернулось ложью и фальшью, — оказалось на поверку совсем не таким, каким она его себе представляла. Она попыталась вспомнить фразу, которая нынче днем помогла ей прийти в себя, пока Ральф расплачивался с официантом; но она отчетливо видела его лицо в тот момент — и не могла вспомнить слова. Что-то насчет истины, и что она дает нам надежду…
— Если вы не хотите выходить за меня замуж, — Ральф заговорил вновь, но уже не так уверенно, скорее даже робко, — это ведь не значит, что мы не можем видеться, верно? Или вы предпочли бы в будущем избегать встреч?
— Избегать? Не знаю… Мне нужно подумать.
— Только скажите мне, Мэри, — продолжил он, — не сделал ли я что-нибудь, что изменило ваше мнение обо мне?
Задумчивый и печальный тон его голоса чуть не заставил ее довериться ему, как прежде, — рассказать, что любит его и почему все стало так невозможно. То, что она все еще сердится на него, — это ничего, она смогла бы перебороть обиду, однако уверенность в том, что он не любит ее, которую только укрепила та деловитость, с которой он сделал ей предложение, мешала всякой искренности. И что бы он сейчас ни сказал, ей нечего ему ответить — нет сил, — и это так мучительно, что лучше бы он оставил ее в покое. Конечно, более покладистая женщина на ее месте воспользовалась бы этой возможностью объясниться, не думая о последствиях; но для девушки с таким твердым и непреклонным характером, как у Мэри, сама эта мысль была равнозначна падению; даже в момент наивысшего накала чувств она не могла забыть о том, что считала единственно правильным. Ее молчание не давало покоя Ральфу. Он напрягал память, пытаясь вспомнить слова или поступки, которые могли разочаровать ее в нем. Примеры не заставили себя ждать, и наихудшим было последнее доказательство его низости: то, что он просил ее руки так самоуверенно и хладнокровно.
— Можете не отвечать, — мрачно проговорил он. — Я знаю, причин много. Но, Мэри, неужели это разрушит нашу дружбу? Позвольте мне сохранить хотя бы ее.
«Увы, — подумала она, и боль вдруг нахлынула на нее, грозя уничтожить остатки самоуважения, — вот к чему мы пришли, а ведь я могла отдать ему все, все!»
— Да, мы можем остаться друзьями, — сказала она так твердо, как только смогла.
— Я хочу, чтобы мы остались друзьями. Пожалуйста, позвольте мне видеть вас, когда сочтете возможным, — добавил он. — Чем чаще, тем лучше. Мне понадобится ваша помощь.
Она пообещала, и они продолжили спокойную беседу о вещах, которые не имели никакого отношения к их чувствам, — тягостную, принужденную беседу, которая была бесконечно горька им обоим.
Еще один раз они вернулись к тому, что произошло между ними, — вечером, когда Элизабет удалилась на свою половину, а братья, проведя целый день на охоте, легли пораньше и спали как убитые.
Мэри придвинула стул ближе к огню, поскольку поленья почти прогорели, а в этот ночной час не хотелось идти за новыми. Ральф взял книгу, но она заметила, что его взгляд, вместо того чтобы скользить по строчкам, устремлялся в одну точку — мрачный и почти ощутимо тяжелый, он словно пригвождал к земле все ее мысли. Она не переменила своего решения отказать ему, поскольку размышления лишь укрепили ее горькую уверенность в том, что это было бы ее, но не его желание. Но ему незачем страдать, если причина страданий — ее излишняя сдержанность. Поэтому она заговорила, хотя это было для нее нелегко.
— Вы спрашивали меня, не изменила ли я мнение о вас, Ральф, — сказала она. — Дело вот в чем: когда вы предложили мне выйти за вас замуж, это было неискренне. Из-за этого я и рассердилась тогда. До этого вы всегда говорили правду.
