— Если мама не готова рискнуть…
— Не хочешь же ты, чтобы она снова все распродавала…
— Она может рассматривать это как вложение на будущее, но, если она откажется, придется что-то придумать, только и всего.
В словах брата был скрытый намек, и Джоан сразу поняла, о чем он. За годы службы, а это более шести-семи лет, Ральфу удалось скопить, вероятно, три-четыре сотни фунтов. Учитывая, что такая сумма появилась ценой жестких ограничений, Джоан всегда удивлялась той легкости, с какой он пускал ее в биржевую игру, покупая и вновь перепродавая акции, так что она то прирастала, то уменьшалась, и всегда оставался риск в одночасье потерять все до последнего пенни. И хотя Джоан в этом ничего не смыслила, она невольно еще больше любила своего брата за это странное сочетание спартанской выдержки и того, что ей казалось романтическим, ребяческим легкомыслием. Ральф интересовал ее больше, чем кто-либо другой на свете, и она часто прерывала подобные экономические дискуссии, несмотря на всю их важность, чтобы понять ту или иную новую черту его характера.
— Мне кажется, с твоей стороны довольно глупо рисковать своими деньгами ради бедняги Чарльза, — заметила она. — Я его, конечно, люблю, но все же он звезд с неба не хватает… И потом, почему именно ты должен идти на жертвы?
— Джоан, дорогая, — Ральф даже вскочил от волнения, — разве не очевидно, что всем нам приходится чем-то жертвовать? Что толку это отрицать? Какой смысл с этим бороться? Так было, и так будет всегда. У нас нет денег и никогда не будет. И наш удел — тянуть лямку изо дня в день, пока не упадем замертво, впрочем, таков удел многих, если подумать.
Джоан посмотрела на него, хотела что-то сказать, но удержалась. Потом очень осторожно произнесла:
— Ты счастлив, Ральф?
— Нет. А ты? Хотя, может, я так же счастлив, как и большинство из нас. Один Бог знает, счастлив я или нет. И что такое счастье?..
Произнеся эту сакраментальную фразу, он все же едва заметно улыбнулся сестре. Она, как обычно, задумалась, прежде чем ответить.
— Счастье, — повторила Джоан, будто пробуя это слово на вкус, и умолкла. Какое-то время молчала, словно рассматривала это «счастье» со всех сторон. — Хильда сегодня заходила, — вдруг произнесла она, точно речи ни о каком счастье и вовсе не было. — Принесла показать Бобби — такой славный мальчуган…
Ральф с удивлением заметил, что ей хочется уйти от опасно-доверительного разговора, обратившись к общесемейным темам. И все же, подумал он, она единственная из родни, с кем можно поговорить о счастье, хотя вообще-то он вполне мог бы поговорить о счастье и с мисс Хилбери при первом знакомстве. Он окинул Джоан придирчивым взором: она выглядела такой провинциальной в своем глухом зеленом платье с выцветшим кружевом, такой терпеливой и покорной, как будто заранее смирилась со всеми ударами судьбы. И ему это не понравилось. Ему захотелось рассказать ей о семействе Хилбери и как-то принизить их, потому что в небольшой битве, которая нередко случается между двумя быстро сменяющимися жизненными впечатлениями, жизнь Хилбери в его воображении начала одерживать верх над жизнью Денемов, и ему хотелось убедиться, что в каком-то смысле Джоан намного превосходит мисс Хилбери. Он чувствовал, что его сестра куда оригинальнее и энергичнее мисс Хилбери, но Кэтрин произвела на него впечатление человека большой жизненной силы и железного самообладания, и в данный момент бедняжке Джоан никакого преимущества не сулил тот факт, что она внучка лавочника и сама трудится не покладая рук. Беспросветность и убожество такой жизни угнетало его, несмотря на твердую уверенность, что семья у них по-своему выдающаяся.
— Поговоришь с мамой? — спросила Джоан. — Потому что, видишь ли, нужно как-то все уладить. Чарльз должен написать дяде Джону, если он согласен.
Ральф нетерпеливо вздохнул:
— По-моему, это не важно. Так или иначе, он обречен на прозябание.
Щеки Джоан вспыхнули.
— Вздор, — сказала она. — Зарабатывать на жизнь не стыдно. Я, например, горжусь тем, что сама себя обеспечиваю.
Ральфу было приятно это услышать, но он перебил ее, из какого-то чувства противоречия:
— Может, потому, что ты разучилась радоваться? У тебя не хватает времени на что-нибудь достойное…
— Например?
— Ну, прогулки, музыка, книги, знакомство с интересными людьми. Ты ничего не делаешь такого, что действительно стоит делать. Как и я, впрочем.
— Мне кажется, ты мог бы при желании сделать эту комнату поприличней, — заметила она.
— Какая разница, в какой комнате жить, если лучшие годы проводишь в конторе, занимаясь бумагомаранием?
— На днях ты говорил, что юриспруденция — интересное занятие.
— Да, для тех, кто может себе позволить ею заниматься.
— Ой, надо же, Герберт только сейчас отправился спать, — перебила его Джоан, когда на лестничной площадке с грохотом захлопнулась дверь. — А потом утром его не разбудишь.
Ральф устремил взор в потолок и поджал губы. Ну почему, думал он, Джоан хоть на минутку не отвлечется от повседневных хлопот? Казалось, она все сильнее в них увязает, и вырваться во внешний мир ей удается все реже, вылазки эти все короче, а ведь ей всего лишь тридцать три года.
— Ты в последнее время ходишь к кому-нибудь в гости? — вдруг спросил он.
— Времени не хватает. А почему ты спрашиваешь?
— Полезно бывает познакомиться с новыми людьми, только и всего.
— Бедный Ральф! — вдруг сказала Джоан с улыбкой. — Ты думаешь, твоя сестра становится старой занудой, да?
— Ничего подобного, — поспешил он заверить ее, покраснев при этом. — И все же разве это жизнь, Джоан?! Если ты не занята в конторе, ты хлопочешь обо всех нас. И, боюсь, я к тебе не всегда справедлив.
Джоан поднялась и постояла с минуту, потирая озябшие руки — очевидно обдумывая, что на это ответить и стоит ли вообще отвечать. Брата с сестрой объединяло сейчас редкое чувство близости. Нет, им обоим теперь слова были не нужны. Джоан, проходя, потрепала брата по голове, пробормотала «спокойной ночи» и вышла из комнаты. Несколько минут после ее ухода Ральф сидел недвижно, подперев щеку рукой, взгляд его становился все более сосредоточенным, на лбу вновь обозначились морщины — приятная нега от чувства взаимной дружеской симпатии постепенно проходила, и он остался наедине со своими мыслями.
Через некоторое время он открыл книгу и погрузился в чтение, изредка поглядывая на часы, словно дал себе задание закончить к определенному сроку. Где-то в отдалении то и дело звучали голоса, хлопали двери спален — в этом доме ни один уголок не пустовал. Когда пробило полночь, Ральф закрыл трактат и, прихватив свечу, спустился вниз убедиться, что все лампы потушены, а двери заперты. Все вокруг было старым и обветшалым, казалось, обитатели дома за долгие годы общипали, как траву, былое роскошное убранство, сведя его до грани пристойности, и теперь в ночи, лишенные жизни, зияющие пустоты и застарелые шрамы особенно бросались в глаза. Кэтрин Хилбери, подумал он, даже смотреть бы на это не стала.
