С Мэри он так и не смог как следует поговорить, хотя в какой-то момент ему показалось, что она его понимает. Но желание поделиться чем-то очень и очень важным было по-прежнему сильно, он все еще хотел передать свой дар другому человеческому существу: он нуждался в собеседнике. Скорее машинально, чем осознанно он направился в сторону дома, где жил Родни. Ральф громко постучал, но никто не ответил. Он позвонил. Что Родни нет дома, он понял не сразу. Наконец он перестал обманывать себя и принимать свист ветра в щелях старого дома за скрип кресла, с которого кто-то встает, и сбежал вниз по лестнице, словно передумал и только что увидел перед собой истинную цель. Ральф зашагал в сторону Челси.
Но в какой-то момент почувствовал, что устал — он уже довольно много прошел, к тому же сегодня не успел поужинать, — и присел передохнуть на скамейку на набережной. Тотчас рядом появился один из завсегдатаев этих мест, старик, вдребезги пьяный, по всей видимости безработный и бездомный, попросил спичку и уселся рядом. Ветрище какой, сказал он, трудные времена настали, и затянул волынку о горе-злосчастье и жестокой несправедливости людской — возможно, от долгого повторения история превратилась в монотонный напев, которым старик словно убаюкивал сам себя, а может, он так давно был один, что уж и не пытался привлечь внимание собеседника. Когда он заговорил, Ральфу пришла в голову мысль: а что, если он поймет? Надо расспросить его, побеседовать с ним. И он действительно в какой-то момент попытался прервать излияния бедолаги, но без толку. Старая история о роковой ошибке, несправедливой судьбе и незаслуженных обидах уносилась вдаль вместе с ветром, бессвязные звуки, то усиливаясь, то затихая, проносились мимо ушей Ральфа, словно воспоминания о давних злоключениях в памяти старика сначала ожили, а затем померкли, сменившись в конце концов смиренным бормотанием, грозившим перейти в безмолвное отчаяние. Это заунывное причитание вызвало у Ральфа смешанное чувство жалости и досады. А когда старик, не желая его слушать, продолжил бубнить свое, странный образ представился ему: он видел маяк, на который летят заплутавшие птицы и, ослепленные бурей и градом, падают, ударившись о стекло. Странно, но он казался себе одновременно и маяком, и птицей — он рассеивал тьму и в то же самое время вместе с остальными птицами, заблудившись, бездумно бился о стекло. Он встал, заплатил дань сребреником и двинулся навстречу ветру. Образ маяка, бури и птиц преследовал его, когда он шел мимо зданий парламента и по Гровенор-роуд, со стороны реки. От усталости все подробности сливались в одну широкую перспективу — струящийся мрак, прерывистая линия фонарей и жилых домов были лишь внешним ориентиром, но при этом он понимал, что идет к дому Кэтрин. Ральф чувствовал: что-то непременно случится, — он шел, и сердце его постепенно наполнялось радостным предчувствием. Чем ближе подходил он к ее дому, тем сильнее чувствовал ее. Каждое здание здесь было ему знакомо, потому что на свой лад отражало неповторимые черты дома, в котором жила она. Когда до парадной Хилбери оставалось не более нескольких ярдов, он был на седьмом небе от счастья, но стоило ему толкнуть калитку, ведущую в крохотный палисадник, как он замер в нерешительности. Он не знал, что делать дальше. Торопиться не было смысла, к тому же сам дом был полон для него очарования и вполне достоин того, чтобы полюбоваться им снаружи. Он перешел улицу и, опершись о балюстраду набережной, стал смотреть на фасад.
В трех высоких окнах гостиной горел свет. Пространство комнаты за ними стало для Ральфа незыблемым центром мрачной пустыни мира, оправданием царящей вокруг неразберихи и путаницы, надежным источником света, что, как маяк, раскинул во все стороны спасительные лучи наперекор злобной стихии. В этом маленьком святилище собрались самые разные люди, но все их индивидуальности слиты, растворены в мощном сиянии чего-то, что можно, наверное, назвать цивилизацией; так или иначе, все то, что надежно, уверенно и достойно, что гордо возвышается над бурными волнами и наделено самодостаточностью, — все это сосредоточилось в гостиной семейства Хилбери. Их цель — благая, слишком высока для него, слишком аскетична — луч, который направлен вовне, никого не затрагивает. И тогда он начал мысленно представлять собравшихся там людей, специально оставляя Кэтрин в стороне. Ральф задержался мыслью на миссис Хилбери и Кассандре, а затем обратился к Родни и мистеру Хилбери. Он словно видел их всех в потоках ровного желтого света, заполняющего длинные овалы окон: их движения были изящны, а речи исполнены глубокого смысла, который не нуждается в словах. И наконец, после всей этой мысленной расстановки действующих лиц, он позволил себе вспомнить о Кэтрин — и сразу вся сцена ожила. При этом Ральф не представлял ее как человека из плоти и крови, странно, скорее он видел ее как сияющий контур, как свет, в то время как себе казался — измученный, с притупившимися чувствами, — одной из тех доверчивых птиц, что летят, словно зачарованные, к маяку и, ослепленные его роскошным сиянием, бьются и бьются о стекло.
С этими мыслями он вернулся к дому Хилбери и стал расхаживать взад-вперед перед калиткой. Он совершенно не думал о том, что будет дальше. Что бы ни произошло, это решит его дальнейшую судьбу в ближайшие годы. Вновь и вновь в своем бдении вглядывался он в свет, льющийся из высоких окон, или смотрел, как золотистый луч выхватывает из тьмы крохотного садика где ветку с первыми листочками, где несколько травинок. Долгое время свет был ровным. И только он в очередной раз отсчитал шаги и повернул обратно, как дверь парадного открылась, и вид дома совершенно переменился. Темная фигура прошествовала до калитки и остановилась. Денем сразу понял, что это Родни. Без колебаний, испытывая лишь дружеские чувства ко всему, что исходит из той залитой светом комнаты, он быстро кинулся к нему, окликнул, попытался остановить. Налетел ветер, Родни покачнулся и ускорил шаг, бормоча что-то себе под нос, может, принял его за уличного попрошайку.
— Боже мой, Денем, это вы! Что вы тут делаете? — воскликнул он, наконец узнав приятеля.
Ральф ответил туманно, что вообще-то идет домой. Они зашагали рядом, хотя Родни шел весьма быстро, ясно давая понять, что не нуждается в попутчиках.
У него случилось горе. Днем Кассандра отказалась выслушать его: он хотел обрисовать ей всю сложность ситуации и намекнуть на свои истинные чувства, не говоря при этом ничего определенного и ничего такого, что могло бы обидеть ее. Но он потерял голову и, сбитый с толку насмешками Кэтрин, сказал слишком много; Кассандра, великолепная в своей горделивой суровости, отказалась его слушать и пригрозила немедленно уехать домой. Проведя вечер в обществе двух женщин, он пребывал в крайнем смятении. К тому же он подозревал, что Ральф бродит возле особняка Хилбери из-за Кэтрин. Наверняка между ними что-то есть… но нельзя сказать, что подобные вещи его сейчас волновали. Ему нет дела ни до кого, кроме Кассандры, а будущее Кэтрин его не касается, подумал он. Вслух же сказал, что устал и хочет взять такси. Однако в воскресный вечер поймать такси на набережной непросто, поэтому, как понял Родни, придется какое-то время терпеть своего невольного попутчика. Но Денем помалкивал, и Родни чуть смягчился. Оказалось, молчание странным образом располагает к проявлению мужественных черт характера, а этого ему так недоставало. После трудного и нелогичного общения с противоположным полом общение с представителем собственного казалось намного приятнее — можно было говорить просто, без всяких уловок. Кроме того, Родни хотелось излить душу: Кэтрин, несмотря на все обещания, не пришла ему на помощь в трудную минуту и удалилась с Денемом — вероятно, чтобы точно так же помучить теперь и того. Однако Денем выглядел важным и серьезным — так решительно шагал, так многозначительно молчал, в то время как Родни ни в чем не чувствовал уверенности и пребывал в полном смятении. Он начал придумывать рассказ о своих отношениях с Кэтрин и Кассандрой, который не уронил бы его в глазах Денема. Затем ему пришло в голову, что и Кэтрин могла довериться Денему — они ведь общались, — возможно, сегодня днем они его обсуждали. Его вдруг охватило желание узнать, что именно они о нем говорили. Он вспомнил смех Кэтрин, вспомнил, как она, смеясь, ушла гулять с Денемом.
