— Долго вы гуляли в саду, после того как мы ушли? — вдруг спросил он.
— Нет. Мы поехали ко мне домой.
Это подтверждало догадку Родни. Какое-то время он молча обдумывал эту неприятную мысль.
— Женщины — непостижимые создания, не правда ли? — воскликнул он.
— Угу, — буркнул Денем, которому казалось, что он может понять не только женщин, но и весь мир. И Родни он тоже прекрасно понимал — тот был для него как открытая книга. Он видел, что ему плохо, и жалел его, и хотел ему помочь.
— Скажешь им что-нибудь, а они — в слезы. Или начнут смеяться без причины. Я так понимаю, что нехватка образования…
Остаток фразы унес ветер, но Денем понял, что Родни имел в виду смех Кэтрин, и этот смех все еще задевал его. В отличие от Родни, Денем чувствовал себя уверенно; Родни казался ему птицей, глупо бьющейся о стекло, — одним из тысяч тел, бестолково мечущихся в воздухе. Тогда как они с Кэтрин одни в вышине, недосягаемые, окутанные двойным сиянием. Ему было жаль этого бедолагу, сбившегося с пути, хотелось защитить его, беззащитного без того знания, что делало таким прямым и ясным его собственный путь. Они шли рядом, словно два путешественника, одному из которых суждено достичь цели, а второму — погибнуть в пути.
— Нельзя смеяться над тем, кто тебе небезразличен.
Денем услышал эту фразу, видимо не обращенную ни к кому конкретно. Порыв ветра приглушил слова и тотчас унес их. Неужели Родни действительно это сказал?
— Вы ее любите.
Разве это его собственный голос? Он звучал откуда-то издалека — или то был голос ветра?
— Это была пытка, Денем, настоящая пытка!
— Да, да, я знаю.
— Она смеялась надо мной.
— Надо мной — ни разу.
Ветер разделил слова и унес, словно и не было ничего сказано.
— Как я любил ее!
Человек рядом с Денемом совершенно определенно сказал именно это. Голос принадлежал Родни, но странно — в образе собеседника Денем уловил явное сходство с собой. Денем видел эту фигуру на фоне бесцветных домов и башен на горизонте. Он видел его — гордого, взволнованного и трагического, — наверняка таким же был и он сам, когда в одинокой ночи думал о Кэтрин в своей комнатушке.
— Я тоже люблю Кэтрин. Поэтому сегодня я здесь.
Слова Ральфа прозвучали четко и взвешенно, словно официальный ответ на признание Родни. Родни что-то невнятно пробормотал.
— О, я всегда это знал, с самого начала! — воскликнул он. — Вы на ней женитесь!
В его возгласе звучало отчаяние. И вновь ветер прервал их разговор. Вскоре они остановились под фонарем.
— Господи, Денем, какие мы с вами идиоты! — воскликнул Родни. Они одновременно обернулись друг к другу в желтом уличном свете. Глупцы! Казалось, обоим открылись вдруг все бездны собственной глупости, и как просто было в этом признаться! Потому что в эту минуту, у фонарного столба, то, что они оба знали, устраняло всякое соперничество между ними и позволяло посочувствовать друг другу — искренне, от всей души. Кивнув на прощание, словно скрепляя немой уговор, они расстались, по-прежнему молча.
Глава XXIX
В воскресенье после полуночи Кэтрин лежала в постели, но не спала, а находилась в том сумеречном состоянии между сном и явью, когда собственная жизнь, которую видишь как бы со стороны, представляется порой в странном забавном свете — абсолютно несерьезном, потому что любая серьезность в это время уступает дремоте и забытью. Она видела Ральфа, Уильяма, Кассандру и себя рядом с ними, фигуры были в равной степени зыбкими и, лишенные реальных примет, приобретали особый смысл и достоинство — каждая сама по себе. Забавляясь этой картиной и избавляясь понемногу от сковывающего тепла привязанностей или обязательств, она уже засыпала, как вдруг в дверь тихонько постучали.
В следующий миг перед ней предстала Кассандра, со свечкой в руке, и зашептала, поскольку ночью шуметь не полагается:
— Кэтрин, ты не спишь?
— Нет. Что еще случилось?
Она села в постели, поинтересовавшись, с чего это Кассандре вздумалось бродить по дому в столь поздний час.
— Мне не спалось, и я решила с тобой поговорить — я только на минуточку. Завтра я возвращаюсь домой.
— Почему домой? Что случилось?
— Случилось такое, отчего мое дальнейшее пребывание здесь невозможно. — Она произнесла это важным, официальным тоном — видно, заранее готовилась к этому заявлению, а значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. И продолжала как по бумажке: — Я должна сказать тебе всю правду, Кэтрин. Уильям своим непозволительным поведением поставил меня сегодня в неловкое положение.
Сон Кэтрин как рукой сняло.
— В зоологическом саду? — спросила она.
— Нет, на обратном пути. Когда мы зашли выпить чаю.
Словно предвидя, что разговор будет долгим, а ночью холодно, Кэтрин предложила Кассандре укутаться в лоскутное одеяло. Кассандра накинула его на плечи, как царскую мантию, и продолжила все так же торжественно:
— В одиннадцать поезд. Я скажу тете Мэгги, что мне срочно пришлось уехать… Сошлюсь на то, что надо повидать Вайолет, которая у нас гостит. Но я подумала и решила, что не могу уехать, не сказав тебе правды.
На Кэтрин она старалась не смотреть. Возникла долгая пауза.
— Однако я решительно не понимаю, почему ты должна уезжать, — сказала наконец Кэтрин. Она произнесла это так рассудительно и спокойно, что Кассандра с удивлением поглядела на нее. В голосе Кэтрин не было ни возмущения, ни удивления — она сидела в постели, обхватив руками колени и задумчиво нахмурившись, будто решала какую-то умозрительную задачу, лично к ней не имеющую никакого отношения.
— Потому что я не позволю ни одному мужчине так себя со мной вести, — ответила Кассандра и добавила: — Особенно если я знаю, что он обручен с другой.
— Но он тебе нравится, не так ли? — спросила Кэтрин.
— Какая разница? — возмутилась Кассандра. — Я считаю его поведение в данных обстоятельствах недостойным и бесчестным.
На этом ее заготовленная речь кончилась, дальше говорить в том же тоне она при всем желании не смогла бы. И когда Кэтрин сказала, что разница есть, Кассандра, похоже, растерялась.
— Я не понимаю тебя, Кэтрин. Как ты можешь так себя вести? С первого дня, как приехала, я смотрю на тебя и удивляюсь!
— Но ты ведь неплохо провела время? — спросила Кэтрин.
— Конечно, — согласилась Кассандра.
— Значит, мое поведение тебе не сильно мешало.
— Нет, — снова вынуждена была признать Кассандра. Она совершенно растерялась. Она ожидала, что Кэтрин сначала не поверит, но потом согласится, что ей следует уехать как можно скорее. Кэтрин же, вопреки ожиданиям, восприняла ее заявление на удивление хладнокровно, не удивилась, не рассердилась, только стала более задумчивой, чем обычно. Кассандре показалось, что из взрослой женщины она вдруг превратилась в неопытного ребенка.
