С московскими девушками тоже не получалось: Иван не понимал, как с ними разговаривать. У себя в городе он знакомиться не привык – все знали друг друга с детства, и оттого момент знакомства и боязни быть отвергнутым отсутствовал. Секс был продолжением детской дружбы, школьных споров, песен у летних костров на реке и не требовал разговоров, ухаживаний; посидев рядом с девушкой, можно было протянуть руку и потрогать ее. Если она не отводила твою руку, это – по неписаному коду подростковых отношений – означало, что она соглашалась на большее. Трогать было не страшно: все знали друг друга давно, и их неумелая любовь была как завершение неоконченной игры: в ней не было тайны, а оттого не было и страха.
Московские девушки ожидали слов, ухаживаний и денег. Ничего этого Иван не мог предложить: слов он не знал, ухаживать не умел, а денег у него не было. Девушек окутывал отдельный воздух, которым Иван пока не научился дышать. Они шли по улицам, словно вечно спешили, и над каждой плыла сотканная из недоступности надпись: Завоюй меня, если можешь.
Он пытался заговаривать с провинциалками, которых сразу распознавал, но они не интересовались Иваном: они приехали в Москву, чтобы найти московских мужчин и стать московскими женщинами. В этом Иван не мог им помочь.
На работе было не лучше: в КОРИБАНКЕ, куда Ивана взяли в отдел обработки данных, его тут же признали немосквичом, хотя, будучи из ближней России, Иван говорил без сильного провинциального акцента. Он не мог понять, как его распознали, поняли, что чужой: ведь только худая очкастая кадровичка знала, что он не местный. Она давно жила в Москве, когда-то приехав из Курска, и по-прежнему не любила московских, считая их избалованными и злыми. Ивана она называла Петров и радовалась, что у них одна фамилия. Она пообещала помочь с регистрацией, сказав, что нужно заплатить деньги, но потом об этом не вспоминала. Напоминать же Ивану было неудобно, и он надеялся, что и так обойдется.
Их отдел помещался в подвале небольшого особняка в тесных смоленских дворах, который владельцы банка купили по случаю в девяностые. Они чем-то торговали в то время на заемные деньги и постепенно поняли, что дешевле занимать у самих себя. Так появился КОРИБАНК, начавший принимать вклады у населения, используя эти деньги на финансирование торговли, что была много прибыльнее, чем проценты по вкладам. Позже, налившись деньгами, банк перешел на работу с небольшими компаниями, которые кредитовались под залог контрольного пакета акций или недвижимости.
Всего этого Иван не знал, и работа оставалась для него механическим распределением чисел по колонкам: он сидел у экрана компьютера и вбивал пришедшие цифры о продажах, расходах, налогах, оценке недвижимости и оборудования, принадлежащего компаниям, в файлы с их названиями. Это называлось апдэйт.
Компании были распределены между работниками отдела по алфавиту, как книги в городской библиотеке. Ивану достались буквы с И по Т. Его любимой была Н: на нее начинались лишь две компании – НЕТМЕКО и НЕТРОТОРГ, и оттого буква Н занимала меньше времени, чем другие. Что компании делали, Иван не понимал, и никто ему этого не объяснял; он просто группировал присланные цифры по категориям и вывешивал файлы в банковскую базу данных – для других. Он часто думал о тех, для кого эти числа имели смысл, и поначалу надеялся однажды стать как они.
Проработав несколько месяцев, Иван понял, что жизнь не подчиняется ему: он не владел ее глубинным значением. Иван стал бояться, что так и проживет на поверхности, приговоренный к механическому обслуживанию других – ее хозяев. Будущее не наступало и здесь, в Москве, оставаясь повторяющимся настоящим. Туман – невидный и оттого еще более страшный – настиг Ивана в его новой жизни, засадив в искусственно светлый подвал, где он, придаток компьютера, строил колонки непонятных цифр – для других.
Жизнь – поманив, показавшись, позвав – обернулась рядами чисел, что были без смысла и не требовали его участия. Жизнь пролетала мимо Ивана – огнями, машинами, нарядными женщинами, и он смотрел на нее, как когда-то смотрел на уплывавшие вниз по реке пароходы. Его снова не украли цыгане.
По выходным Иван больше не ходил в город; он сидел дома, думая грустные мысли. Книги Иван читать перестал, решив, что там обман и их слова написаны для других. Он много спал в нерабочие дни, просыпаясь лишь посмотреть в мутное от рано наступившей зимы окно на жизнь двора. Ему почти не хотелось есть, и только к вечеру он шел на кухню по длинному темному коридору мимо закрытой двери Аскербая, под которой даже днем горела узкая полоска желтого света.
На кухне и произошел их первый большой разговор.
К вечеру субботы Иван решил жарить колбасу; больше он ничего в пятницу не купил, и идти в магазин было лень. Хлеб еще оставался, и Иван хотел нажарить побольше колбасы и съесть с хлебом.
Когда он пришел на кухню, Аскербай, в длинной вельветовой рубашке потертого цвета, ждал рядом с плитой, на которой упорно не закипал чайник. У Татьяны Семеновны был еще один, электрический, но им Аскербай не пользовался, доверяя только огню.
Они – по установившейся между ними привычке – кивнули друг другу без слов, и Иван начал резать колбасу. Аскербай, не таясь, наблюдал за Иваном, иногда поднимая крышку чайника, словно это могло помочь воде закипеть. Было неловко молчать, не замечая друг друга.
Будто поняв это, Аскербай неожиданно спросил:
– А вы, Иван, зачем в Москву приехали?
До этого он Ивана никогда ни о чем не спрашивал.
Иван подумал, дорезал колбасу и ответил:
– Хотел посмотреть, что существует.
Ему казалось, это все объясняет.
– А, – улыбнулся Аскербай, – вы, стало быть, приехали для обретения онтологической ясности.
Этого Иван не понял и оттого решил, что не так расслышал. Он посмотрел на Аскербая, ожидая пояснений. Аскербай поднял крышку калечной рукой и взглянул на не спешащую закипать воду. Он вздохнул, закрыл крышку и посмотрел на Ивана.
– Онтология – это раздел философии, – сказал Аскербай. – Ее основной вопрос – что существует и как мы знаем, что это существует.
Он глядел на Ивана, и его черные глаза казались такими же потертыми, как вельветовая рубашка: в них не было блеска. Иван подумал, что, возможно, на ощупь эти глаза не скользкие, как должны быть глаза, а мягко пружинящие, как темный поношенный вельвет. Он поставил старую тяжелую сковороду на огонь и принялся ждать, пока она нагреется, чтобы положить нарезанную толстыми кружками колбасу.
– Что значит “что существует”? – спросил Иван. – Что видно, то и существует. Что тут знать?
Аскербай засмеялся. У него оказался звонкий смех, словно смех другого человека – с высоким, почти фальцетным голосом вместо глубокого баритона.
– Иван, вы же читали про тропические острова? – спросил Аскербай. – По телевизору видели? Но сами там не бывали?
Иван кивнул; он и вправду про них читал. Но сам не бывал.
