А потом произошла весьма странная сцена. Взяв пакет, Кристина протянула его Мональдески, приказав ему открыть его и прочитать содержимое. А тот, едва увидев первые строки, испугался, побледнел и задрожал.
– Тогда прочитаю я! – сказала королева.
И она прочитала.
Это было письмо послу Испании. Оно было удручающего содержания: в нем были яснейшим образом изложены все планы королевы, но, что особенно важно для влюбленной женщины, там были высмеяны ее привычки и физические недостатки. Кристина и в самом деле не была особенно красива, несмотря на искрящийся взор и восхитительные ноги, которые она любила показывать в облегающих башмачках: небольшого роста, с излишне крепко сбитой фигурой, одно плечо выше другого. Лицо ее нельзя было назвать привлекательным, и грудь была, пожалуй, великовата. Все это Мональдески – а именно он являлся автором этого письма – весьма жестоко высмеял. Теперь же он глядел на Кристину с ужасом, а потом вдруг повалился на пол, обхватив ее колени руками:
– Простите! Простите!..
Он не мог вымолвить ничего другого. Бесстрашная Кристина, не желая видеть его таким трусом, отошла к окну. Но он последовал за ней, не вставая с колен и уцепившись за ее платье, не стесняясь присутствия других людей, наблюдавших эту сцену – кто с безразличием, а кто и с ужасом. Наконец королева позволила ему сказать хоть что-то в свою защиту.
Срывающимся голосом Мональдески начал оправдываться. Что же он сказал? На самом деле, ничего убедительного. Он пытался переложить ответственность за эту ошибку на своих врагов, на Сантинелли, которого ненавидел и чей взгляд чувствовал теперь на себе. Но его оправдание получилось неуверенным и туманным, похожим на тот ноябрьский день. Он хотел пробудить в сердце той, кого так жестоко оскорбил, горячие воспоминания об их последних ночах, и при этом он даже не отдавал себе отчета в том, что этими жалкими словами лишь возбуждает горечь в сердце женщины и гнев в сердце королевы.
Когда, исчерпав все возможные аргументы, он смолк, Кристина повернулась к отцу Ле Белю, который, дрожа, перебирал в углу свои четки. То, что она сказала, спровоцировало крик ужаса из уст Мональдески: священник должен был исповедовать виновного, чтобы подготовить его к смерти.
Взволнованный не меньше провинившегося, отец Ле Бель попытался как-то смягчить королеву, но она и слушать ничего не желала – ни доводов монаха, ни воплей человека, рыдающего у ее ног. Она вышла и почти бегом удалилась в свою комнату.
Прошли долгие минуты. Прислонившись горячим лбом к холодному стеклу, Кристина смотрела невидящим взглядом на сырой и туманный парк, начинавший погружаться в сумерки. Не было слышно ни звука, кроме легкого стука в дверь. Это был отец Ле Бель. Его лицо было бледно, а руки дрожали. Нет, он пришел не для того, чтобы сказать, что виновный исповедан, он просто хотел призвать эту женщину смягчить свое решение, которое по своей жестокости можно было сравнить с поступком варваров. Он описал Мональдески таким, каким только что его видел – плачущим, павшим ниц, зовущим королеву, одно лишь слово жалости которой вызвало бы его искреннее обожание. Затем священник обратился к сердцу Кристины и наконец заговорил о короле Франции, которому принадлежал замок и который не потерпел бы, чтобы в нем совершалось столь явное убийство… Ничего не помогло! Королева грубо приказала священнику вернуться в галерею и поторопиться с выполнением своего долга, если он не хочет, чтобы виновный умер без причащения.
Еще через несколько минут в дверь постучали вновь. На этот раз это был Сантинелли. Он тоже пришел просить помилования для человека, которого сам ненавидел и презирал, но которого все же нельзя было вот так хладнокровно убивать. Можно быть грозным дуэлянтом, можно быть даже жестоким наемником, но при этом отказываться убить человека, стоящего на коленях.
– Когда палач отрубает голову, ему всегда приходится убивать стоящего на коленях!
Теперь она уже начала угрожать. Если Сантинелли не желает подчиняться, пусть убирается! Она прогоняла его. Но, в любом случае, это не спасло бы Мональдески. Тогда она вдруг закричала:
– Это трус, бесчестный трус! Надо, чтобы он умер, и как можно скорее! И если он не поторопится с причащением, просто зарежь его!
Дверь закрылась за спиной итальянца.
В галерее происходил отвратительнейший спектакль. Мональдески, распростертый у ног священника, который и сам едва держался на ногах, был похож на жалкую тряпку. Сантинелли крикнул ему от дверей, что спасения нет и что час смерти пробил для него. Потом он приблизился к несчастному с обнаженной шпагой, а тот с глазами, полными ужаса, все продолжал и продолжал шептать: «Минуту… Еще только одну минуту!»
Но Сантинелли более не слушал. Подняв шпагу, он склонился над приговоренным, нашел сердце и покончил бы со всем в одну минуту, если бы на Мональдески не было кольчуги. Тот попытался рукой отвести клинок, который отрезал несчастному три пальца, а потом сломался. И тогда Сантинелли, как безумный, ввыхватил кинжал и ударил его по лицу, позвав еще двух гвардейцев на помощь, чтобы покончить со всем этим.
Однако это оказалось делом непростым. Мональдески цеплялся за жизнь, и его крики были слышны во всем дворце… Прошли долгие минуты, пока они не прекратились, и Сантинелли наконец удалось перерезать страдальцу горло.
Минутой позже, когда одни слуги уносили на носилках окровавленное тело, а другие отмывали мраморные плиты пола, мрачная процессия прошла перед Кристиной, застывшей на пороге своей комнаты. Она не дрожала, а лишь смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, бледная и холодная, словно статуя. Отец Ле Бель еще раз поднял на нее полный ужаса взгляд:
– А ведь говорили, что вы любили его, мадам!
– Теперь я снова могу любить его. Смерть стирает все…
И вот под сенью церквушки в Авоне покоится тело Ринальдо Мональдески, чьим преступлением было то, что он предал любовь королевы. А плита, покрывающая его останки, видна до сих пор.
Что же касается Кристины Шведской, то она была вынуждена покинуть Францию. Правда, для того, чтобы выселить ее из Фонтенбло, Мазарини пришлось подарить ей дворец в Риме и деньги на то, чтобы там жить. Любила ли она еще? Похоже, она осталась верной памяти того, чьей смерти требовала с таким упорством. И с тех самых пор ее существование проходило без скандалов и было полностью посвящено наукам, философии и религии.
Она стала единственной женщиной, наряду со знаменитой графиней Матильдой
[66]
, что однажды заставила императора топтаться на снегу в течение трех долгих дней, чей прах теперь покоится в соборе Святого Петра в Риме, неподалеку от знаменитой скульптуры «Пьета» Микеланджело.
Часы работы
