Адамсон насупился.
— А коли у меня другого пути к Наташеньке нет? — тихо спросил он.
Лабрюйер вздохнул.
— Пойдем в зал, — сказал он. — Может статься, Красницкие уже пришли.
Но появился один господин Красницкий. Его супруга осталась в гостиничном номере, и он заказал для нее ужин, показав не просто знание ее вкусов, а истинное внимание к жене. Адамсон же заметно огорчился. Но пришли два господина, незнакомые Лабрюйеру, сели за столик к Красницкому, и оставалось только исподтишка разглядеть их, чтобы приготовить словесные портреты для Линдера.
Потом Лабрюйер проводил дам и пошел к себе в квартиру.
Он собирался утром заняться цирковыми делами — отыскать наконец изгнанную за пьянство Аннушку и строго ее допросить.
Немного у горожанина, живущего в центре Риги и спешащего по делам, удовольствий, которые могут сопроводить его торопливую побежку. Одно из них — Верманский парк. Он так устроен, что его можно пересечь по диагонали, спрямляя себе путь, и очень это удачно получалось, если идти по Дерптской и на перекрестке с Елизаветинской, пройдя мимо газетного киоска, оказаться сперва в аллее, потом на дорожке, ведущей мимо открытой эстрады чуть ли не прямиком к цирку.
Он остановился на углу, чтобы пропустить две пролетки орманов и открытый экипаж, в котором сидела красивая и богато одетая дама. С ней была девочка лет шести, прехорошенькая, с кудрявой челкой и распущенными русыми волосами. Даму Лабрюйер узнал — это была та русская красавица, обратившая на себя общее внимание во «Франкфурте-на Майне». А вот дама его, естественно, не узнала, и не потому, что он столь уж незначительная особа, — она следила взглядом за кем-то в парке. И вдруг начался пантомимический этюд.
Дама поднесла руку в жемчужно-серой перчатке к лицу и принялась выделывать пальцами быстрые выкрутасы. Все бы ничего — имеет же красавица право поправить волосы и красиво изогнутую бровь. Но быстро провести пальцем под носом, как сопливый уличный мальчишка, она как раз права не имеет. И хуже того — это самый странный жест проделала госпожа Красницкая, подавая тайный знак любовнику… или все-таки не любовнику?..
Вдруг поняв, что Иоанна д’Арк где-то в Верманском парке, Лабрюйер завертелся (покойная бабка сказала бы — как сорока на колу). Он пробежал по аллее, параллельной Суворовской улице, вернулся — и нос к носу столкнулся с Янтовским. Оба невольно рассмеялись. Наскоро пообещав друг другу встречу, они разошлись. Пока Лабрюйер ловил ветра в поле, экипаж с русской красавицей исчез. Оставалось только вздохнуть, успокоиться и идти в цирк.
Мадмуазель Мари, она же — Марья Скворцова, была там — улаживала какие-то дела в дирекции.
— Адрес Анны Карловны я могу дать, только поди знай — живет она там или съехала, — сказала девушка. — Ее же никто брать не хотел, чем бы она за жилье платила?
Но Лабрюйер, во-первых, записал адрес, а во-вторых, объяснил девушке, что конюхи прекрасно договариваются с дворником, когда им нужно приоткрыть ворота, чтобы выскочить в пивной погребок, а дворник был любовником Аннушки. Мадмуазель Мари онемела и покраснела — видимо, такие подробности Аннушка умела от хозяйки скрывать.
Дело о собачьей погибели уже не казалось таким увлекательным — найти пьянчужку теперь несложно, даже если она съехала — соседки подскажут, где искать. И справедливое возмездие пьянчужке казалось бесполезным — ну что с нее, дуры, возьмешь? Однако Лабрюйер из упрямства пошел по адресу (в Московский форштат, где же еще могло жить такое сокровище?)
Анны Карловны дома не случилось — уже третий день пропадала непонятно где. Что для пьющей бабы вполне естественно. Решив навестить отравительницу денька через два, когда она приползет, Лабрюйер, проехав часть пути на трамвае, вернулся в свое фотографическое заведение. Там Каролина сообщила, что телефонировал Янтовский.
— Что-то просил передать?
— Нет, сказал, что сам вас найдет, душка.
Лабрюйер надеялся, что вместе с ужасной блузкой, украшенной гигантским бантом, эмансипэ откажется от этого мерзкого словечка «душка», но прогадал — блузку-то она купила почти приличную, в скромную бело-голубую полоску, и стала в ней похожа на некрасивую, но по-своему привлекательную девицу, а от словечка избавляться не пожелала.
И Янтовский действительно ближе к вечеру его нашел. Лабрюйер как раз беседовал в салоне с дамой, которая хотела сделать карточки своих детишек не на фоне нарисованной природы, а в Верманском парке.
— Вас просит к аппарату господин Янтовский, — сказала Каролина.
Лабрюйер прошел в служебное помещение и взял трубку.
— Это ты, Гроссмайстер? — спросил поляк. — Слушай, у меня странная новость. За тобой следят.
Глава седьмая
Конечно же в Лабрюйеровой жизни такое случалось — в бытность сперва полицейским агентом, потом инспектором Сыскной полиции. Когда охотишься за воровской шайкой или фальшивомонетчиками, вполне можешь оказаться не охотником, а добычей, чаще всего — ненадолго, но кое-кому из товарищей-агентов сильно не повезло…
Такое предупреждение в то время прозвучало бы с укором: что ж ты, растяпа, не заметил слежки?
Но «то время» сменилось «этим временем» — тогда Лабрюйер не нанимался служить в контрразведке.
Он чуть было не выпалил: кто следит?!
Но Каролина за ним наблюдала — и лучше было ее такой новостью пока не смущать. Это мог оказаться всего лишь кто-то из «крестников» — мошенников, с легкой руки Лабрюйера много лет назад оказавшихся за решеткой и теперь процветающих на воле.
— Как бы нам встретиться? — этот ответ Янтовскому прозвучал, кажется, спокойно и даже безразлично.
— Я пришлю тебе билеты в кинематограф. Дело, кажется, серьезное — к тебе двух топтунов приставили. Настоящих. Куда доставить билеты?
Лабрюйер задумался. Два топтуна — это еще не значит, что их только двое… И топтун — это мастер своего дела, который трудится не из любви к искусству, а за деньги для нанимателя.
— Может, мне в управление прийти?
— Я одного из них узнал — он на нас пару лет назад работал. Так что во избежание…
— Понятно. Может, наши что-то проверяют?
— Может, и так. Ну так куда слать билеты?
— Да прямо ко мне. Есть у тебя дама сердца? Ну так пусть принесет, а я ей бесплатно сделаю фотографические карточки.
Янтовский рассмеялся.
— Я сестру пришлю. Ей ни в одном ателье не могут угодить. Ты постарайся. Ну, падам до ног!
Лабрюйер повесил трубку и крепко задумался.
Кому и на кой черт он понадобился?
Вряд ли кто заинтересовался господином Гроссмайстером и даже господином Лабрюйером.
Но вдруг — Леопардом?
Тогда все-таки придется обрадовать Каролину…
