Взяв перронный билет за десять копеек, Лабрюйер замешался в толпу встречающих. Линдер велел Пуйке ждать у второго вагона с газетой «Рижская мысль» в левой руке.
Платформ, к которым приходили поезда, было две, и Лабрюйер встал на той, где недавно выстроили багажное помещение, там он мог видеть из-за угла маневры Барсука.
Поезд пришел; Барсук то пропадал за фигурами пассажиров и встречающих, то снова появлялся; наконец исчез окончательно. Это означало, что Прохоров исполнил свою роль, поссорился с Пуйкой, и теперь топтун отправился по своим загадочным топтунским делам, а Барсук — следом.
Встреча с Каролиной была назначена в фотографическом заведении, куда каждый добирался своим ходом.
— Теперь остается только ждать, — сказал ей Лабрюйер. — Пуйка промышляет всякими мелкими комиссиями и может водить за собой Акимыча по всей Риге. А местожительство он имеет такое, что там ему сидеть неохота. Наверно, только ночует в какой-нибудь хибаре.
Лабрюйер ошибся — Пуйка жил на Романовской, можно сказать, в трех шагах от Александровской, по предположениям Барсука, — в комнатушке под самой крышей.
— Заглянем-ка мы к нему пораньше с утра, — решил Барсук. — Мы вдвоем, господин Лабрюйер, с ним живо управимся. Он увидит вас и все поймет.
— Я знаю, чем его припугнуть. Если Линдер не станет его нанимать — то образуется прореха в кошельке, — ответил Лабрюйер. — Так что, в пять утра идем в гости?
— Можно и в половине шестого.
Лабрюйер, с одной стороны, не любил вставать в такую рань, а с другой — прогуляться по пустым улицам было даже приятно. Барсука оставили ночевать в ателье, на вычурной кушетке, купленной для завлекательных картинок — многие дамы любили позировать полулежа.
Дома Лабрюйер произвел раскопки в комоде и нашел предмет, оставшийся с полицейских времен, — набор отмычек. Отмычки были военной добычей и впоследствии два раза пригодились. А если в половине шестого утра, холодного осеннего утра, когда еще ни одного дворника на улицах нет, идешь в гости к человеку, отнюдь не ждущему гостей, такой сувенир очень даже пригодится.
Барсук ждал его во дворе, куда выходил черный ход «Рижской фотографии господина Лабрюйера». Там же стояла и Каролина, кутаясь в черную накидку «дипломат», расшитую черной же тесьмой.
— Идем скорее, — сказала она. — Что-то я зябну…
Барсук привел к нужному дому на Романовской. Как и предполагал Лабрюйер, двери парадного были заперты. Отмычка с ними справилась, Лабрюйер первым вошел в парадное, осветил лестницу электрическим фонариком и подивился пестроте кафельных плиток, которыми были выложены стены. Это был странный дом — вроде для богатых, с высокими потолками, со скамеечками на межэтажных площадках, но без лифта. Так что на шестой этаж добирались пешком и от быстрой ходьбы взмокли.
Там были четыре двери — две приличные, а две кое-какие, пробитые в стене, когда хозяин решил поделить помещения под крышей на маленькие квартиры.
— Крайняя справа, Александр Иванович. Там коридор и две комнаты. Одна, как мне сказали, сейчас пустует, в другой — наш Пуйка, — объяснил Барсук.
Но применять отмычки не пришлось — дверь оказалась не закрыта.
— Мне это не нравится, — сказал Лабрюйер. — Ну-ка, отойдите… Не хватало еще, чтобы вы оставили там следы…
Нельзя сказать, что он, как пес, чуял смерть сквозь стены. Но к внезапной тревоге он обычно прислушивался, зная — в большинстве случаев эта тревога не просто так просыпается.
Лабрюйер вошел в коридор, посветил фонариком, сквозь перчатку нажал ручку первой двери, понял — заперто. Вторая дверь отворилась сразу.
В круге света он увидел женское лицо. Женщина в одной ночной сорочке лежала на полу. Дважды на нее смотреть было незачем.
— Та-ак… — прошептал Лабрюйер. — А где же он?
Еще оставалась надежда, что Пуйка, по неизвестной причине задушив сожительницу, сбежал. Но фонарик обнаружил его у стены. Видимо, Пуйка пытался сбежать от тех, кто ночью его навестил, и упал возле самой двери.
Лабрюйер молча вышел.
— Пошли отсюда, — сказал он Каролине и Барсуку. — Обоих удавили.
— Обоих? — удивился Барсук. — Мне про второго ничего не сказали…
— Это женщина.
— Не было у него женщины, один жил.
— Видимо, подобрал на Мариинской, они там бродят. Это как раз подходящая для него особа.
— Мне нужно посмотреть, — вдруг заявила Каролина.
— Зрелище не для дам, — удержал ее Лабрюйер.
— Какая я вам дама!
Оказалось, что под «дипломатом» у нее на шее висит футляр с «Атомом». Пришлось посветить, пока она делала четыре снимка.
— Нам объявили войну? — спросил Барсук.
— Да, — ответила Каролина. — Этот Пуйка мог указать нам заказчика. Вот от него и избавились. Заказчик, выходит, не мазурик, которому хочется обчистить фотографию.
— Да уж, — согласился Барсук. — Но как они вышли на Лабрюйера?
— Кто — они? — спросил Лабрюйер. — И давайте-ка поскорее!
— Нехорошие люди, душка, — мерзким бабьим голоском ответила Каролина. — Что, Акимыч? Пишем донесение начальству и меняем дислокацию?
— Пишем, — согласился Барсук. — А насчет дислокации — я бы подумал. Ведь они не знают, что мы тут побывали…
— Догадаются!
Лабрюйер пошел вниз, подсвечивая ступени фонариком.
— Вот что странно, — сказал он. — Дверь парадного-то была закрыта. Значит, у этих подлецов был от нее ключ?
— Ключ они могли взять у Пуйки. Он в любое время мог уйти и прийти… Погляжу-ка я в комнате, может, чего любопытного увижу, — с тем Барсук вошел в комнату. Оказалось, и у него имеется фонарик.
— «Птичка», — сказала вдруг Каролина. — «Птичка» прицепила к вам хвост, душка. Но почему? Александр Иванович, может, расскажете, что все это значит?
Лабрюйер остановился и повернулся к Каролине.
— Тогда уж, будьте любезны, и вы мне растолкуйте, зачем «Птичке» убивать людей. Чего она боится?
— Того, что вы узнаете ее настоящее имя и ремесло.
Лабрюйер вспомнил — говорили же ему, что мадмуазель Мари не сама дрессировала своих собачек, что она не любит животных…
— Помнится, вы четверых называли. «Птичка», «Атлет», «Щеголь», «Бычок», — напомнил он.
— Там еще и пятая персона имеется. Вроде бы «Клара»… — хмуро сказала Каролина. — И шестая — «Дюнуа». Две женщины, четыре кавалера. Хороший десант.
— Что же это за войско такое?
— Войско… Ну, раз уж они начали убивать, лучше я вам скажу, Александр Иванович. Такое слово, «Эвиденцбюро», слыхали?
— Еще бы.
Лабрюйер страх как не любил вспоминать Егора Ковальчука, он же — Георгий Енисеев, он же — Аякс Саламинский. По его милости пришлось ввязаться в охоту на тайных агентов Австро-Венгрии, затеявших возню вокруг авиатриссы Лидии Зверевой. Много чего не мог простить Лабрюйер этому человеку…
