В первой схватке сцепились Штейнбах и борец в красном трико и красной полумаске. Лабрюйер в борьбе не особо разбирался, в цирке уже сто лет не был, но понимал — это еще не главная пара чемпионата. За его спиной сидели два знатока и комментировали удачно проведенные захваты, причем по-русски.
— У маски есть темное мышечное чувство, — вдруг сказал один.
— Выдумки, никакого такого чувства нет, а есть опыт, — возразил другой.
— Нет, ученые недавно открыли — оно есть. Это когда угадывают замыслы противника по малейшим движениям, даже по глазам. Видите, видите, как маска уходит от захвата? Это — оно!
Штейнбаху не повезло — более гибкий и верткий борец в маске одолел его.
Потом вышли дамы. Мужская часть публики оживилась.
— Тьфу! — довольно громко сказала Каролина. — Они пришли сюда ножки показать. Это не борьба. Женщины могут бороться не хуже мужчин, если захотят.
— Главным образом за воображаемые права, — ответил сзади один из знатоков.
И Лабрюйеру пришлось, забыв про схватку, успокаивать спорщиков. В результате он так и не понял, кто победил.
Потом схватились бороться «золотая маска» и некий Хиггинс, чуть ли не чемпион обеих Америк. Когда он отдал ленту с медалями на сохранение шпрехшталмейстеру, тот едва ее не выронил и всем видом показал: весит полтора пуда! «Золотая маска» вышел без ленты, но был моложе, стройнее и соблазнительнее. Дамы разгорячились и, когда чемпиона с некоторым трудом вроде бы уложили на лопатки, но он еще ерзал и брыкался, принялись вопить:
— Туше! Туше!
Оказалось, что наблюдать за публикой Лабрюйеру любопытнее, чем смотреть на потных полуголых мужчин. Его заинтересовал только прием «суплекс» — казалось, этот трюк противоречит всем законам физики.
Это чудо показал Иоганн Краузе. Он в схватке позволил противнику, «красной маске», навалиться на свою грудь, изогнулся, встал на «борцовский мост» — и вдруг, вытолкнув противника вверх, так что тот замолотил в воздухе ногами, кинул его через себя назад. При этом Краузе исхитрился на него же и упасть, прижав его к ковру лопатками, как — Лабрюйер не понял. Он только сообразил, что прием требует большой гибкости и очень сильной шеи.
Но тем для него чемпионат и кончился. Потому что Каролина потянулась к нему и прошептала прямо в ухо:
— Двое из этих шести — убийцы.
— Вы с ума сошли?
— Убийцы. Они удавили Пуйку и Марту. Они умеют. Они привыкли так делать…
И Лабрюйеру стало уже не до чемпионата.
Настало озарение — он словно попал вовнутрь Каролининой головы и видел все ее мысли разом. Но при этом еще управлялся со своими собственными мыслями, и все вместе они складывались в стройную и лишенную прорех конструкцию.
В версии Каролины была логика — хотя дамы не обязаны мыслить логично, но эмансипэ себя дамой не считала, и это как-то сказалось на умственных способностях. Но Каролина все еще не знала о следствии по делу об отравленных собаках и, значит, дивным образом включилась женская интуиция.
Итак — в цирк приехала мадмуазель Мари, она же «Птичка». Очень хорошая мысль — завербовать русскую девицу, она словно бы вне подозрений. Вместе с ней приехал некто, бывший ее любовником или просто соратником. Можно держать пари, что он — атлет, борец и выступает в чемпионате. Он тоже может быть русским — или малороссом, этих завербовать нетрудно. Фрау Берта подсмотрела кусочек свидания, но не узнала кавалера и решила, что он пробрался в цирк снаружи. А ему и пробираться было незачем — он совершенно спокойно входил и выходил через служебный вход, если же там ждали восторженные дамы, то его выпускали через ворота.
Эта парочка заводит знакомства, что нетрудно: атлет нравится дамам, мадмуазель Мари, что бы там ни говорила фрау Берта, — мужчинам. Особое внимание — гарнизонным офицерам и военным инженерам. Парочка делом занята, и тут вдруг в цирке появляется чудак, ни с того ни с сего затеявший отыскать собачьего отравителя. Он бродит за кулисами, пристает с вопросами. Естественно, парочка, встревожившись, решает выяснить, что это за урод такой всюду сует нос. И урод кажется подозрительным. Чтобы разобраться, за ним пускают топтунов — узнать, где бывает, от кого, возможно, получает задания. Потом, когда становится ясно, что одного из топтунов раскусили, беднягу убирают.
Логично, черт побери, логично!
И двойное убийство — лучшее доказательство того, что в цирке засели не простые жулики…
Но возникает вопрос — почему мадмуазель Мари исчезла из цирка? А из него вытекает другой вопрос: чем она теперь занимается? Она не красотка, как фрау Берта. И отнюдь не красавица, как…
Вспоминать Иоанну д’Арк Лабрюйер решительно не желал.
Размышления свелись к тому, что мадмуазель Мари вполне способна нравиться мужчинам. У нее стройная фигурка, тонкая талия, личико без изьянов. Возможно, они умеет так себя вести, чтобы мужчины увлекались, тем более, что «Птичка» будет охотиться за людьми в годах, в чинах…
Если она несколько дней не появлялась на ключевой улице — квартирная хозяйка вряд ли знает, куда она подевалась. Если торжественно съехала — то новый адрес оставлять не обязана.
А что там конюх Орлов говорил про Аннушку? Что сперва мадмуазель Мари очень ей доверяла?
Так, может, найти наконец пьянчужку?
Шпрехшталмейстер вывел победителя — «золотую маску», на манеж полетели букеты, кто-то кинул в порыве шляпку. Но Лабрюйеру уже было не до чемпионата — он выстраивал в голове свой завтрашний день.
Глава одиннадцатая
Утром Лабрюйер телефонировал Линдеру, чтобы узнать — нет ли новостей об убийце Фогеля. Каролина стояла рядом и кашляла — выйдя из душного цирка на улицу Паулуччи и не сразу запахнув пальто, она простудилась.
— Ищем твою русскую красавицу, — ответил Линдер. — А знаешь, что это был за нож? Его опознали по определителю. Это австрийский штык-нож для винтовки Манлихера. В Риге такое не часто увидишь.
— Австрийский штык-нож для винтовки Манлихера, — повторил Лабрюйер, чтобы Каролина оценила важность этих сведений. — Это точно?
— Да. И не простой, а унтер-офицерский, с загнутым «усиком» и скобкой для темляка. Старое надежное орудие. Будь я австрийским офицером в отставке, ни за что бы с таким не расстался. Как говорится, на все случаи жизни.
— Понятно. Не пришлешь ли кого — посмотреть, может, ко мне опять топтуна прицепили?
— И присылать не надо — наш человек во «Франкфурте-на-Майне» уже засел. Может, и за твоим богоугодным заведением присмотреть из ресторанного окна.
— Там Янтовский?
— Янтовский в казенном цилиндре польского магната изображает. Мы взяли с поличным одного ювелира — ты помнишь, с Малерштрассе, с ним вечно какие-то истории случались. Ну, как и думали, покупал краденое, так мы до выяснения обстоятельств всем этим добром Янтовского снабдили. Украсили, как рождественскую елку, — весь в перстнях, золотые часы, цепочка в полфунта. Думаю, Красницкий сразу клюнет и свою дамочку к нему приставит.
