— Куда вас везти? — спросил Лабрюйер. — Где вы живете?
— Да в «Рижской фотографии господина Лабрюйера» и живу, — честно признался Росомаха. — Я к вам недавно перебрался.
— Но где?!
— На складе вашей театральной рухляди. Там мне выгородили уголок. Да вы не волнуйтесь, Леопард, мне там хорошо и удобно! Как вы думаете, зачем вообще этот фотографический притон понадобился?
— Понятно… Осталось придумать, что я скажу фрау Берте…
— Она в вас когти запустила и так просто их не вытащит. Знаете что? Предложите ей руку и сердце!
— Что?!
— Я не шучу. От такого предложения она шарахнется, как черт от ладана. Больно ей нужно выходить за вас замуж! А вы видите в ней будущую супругу и не смеете на нее посягать до венца!
Лабрюйер расхохотался.
Росомаха ему нравился, причем нравился все больше. Веселая круглая физиономия Росомахи была, возможно, пресловутым зеркалом души — души, не склонной к страданиями, готовой к внезапным действиям и способной на преданность — друзьям, делу, Отечеству.
— Там, в фотографическом притоне, вам и умыться толком нельзя. Едем ко мне. У меня комната пустует. Велено было расширить квартиру, а до сих пор непонятно — зачем.
— Нельзя. Может, там уже кто-то бродит, вас караулит.
— Ну, нельзя так нельзя.
— Но я вас провожу — мало ли что
Выйдя из пролетки, Лабрюйер шел по лестнице очень осторожно, то и дело озираясь, даже расстегнулся, чтобы при нужде быстро достать револьвер. Но никаких опасностей он не обнаружил.
Дома он достал припрятанную бутылку коньяка.
В запойные годы Лабрюйер не брезговал никаким напитком — ударяло бы в голову и приводило в бесшабашное настроение. После пьяных приключений на штранде он решил употреблять только дорогие напитки: и для здоровья полезнее, и много не выпьешь, потому что много — не по карману. Сейчас перед ним стоял старый добрый «Ожье».
Лабрюйер налил стопочку, приготовил стакан кипяченой воды. Выпил коньяк, запил водой. Беспокойство, владевшее им после приключения в «Северной гостинице», отступило. Он посидел еще немного, потом спрятал коньяк и сам себя похвалил за малую дозу. Теперь можно было и спать ложиться.
Он расстелил постель, разделся, лег, вытянулся под хрустящим от избыточного крахмала пододеяльником, желая поймать острое удовольствие первых мгновений полной расслабленности тела. И вдруг рассмеялся, вспомнив старания фрау Берты. Было смешно и немного обидно — до чего же не вовремя вломился Росомаха…
Приснилась, разумеется, фрау Берта. Приснились жаркие объятия прямо на колеснице, под хлопанье голубиных крыльев, и вдруг оказалось, что колесница стоит посреди манежа. В первом ряду сидел Енисеев и бешено аплодировал.
Вот только его в такую страшную минуту и недоставало!
Глава шестнадцатая
Будильник прозвенел в семь утра. Это было время, когда цирковые артистки еще спят без задних ног, зато гостиничная прислуга давно на ногах, и, возможно, хозяин этого заведения уже занимается делами. В половине восьмого Лабрюйер уже входил в вестибюль, на ходу доставая бумажник.
Хозяина пришлось подождать, разговор был короткий. Лабрюйер напомнил, как именно он восемь лет назад помогал ловить гостиничного вора, был узнан, вручил двадцать рублей на починку двери и в уплату за содействие. Он объяснил, что шла охота на преступника, который, украв значительную сумму, на радостях малость тронулся умишком и ушел в загул. Подробностей он не сообщил — да они и не были нужны.
Поверит фрау Берта в эту историю или не поверит — он не знал, но другого ничего придумать не мог.
Спеша в свое заведение, Лабрюйер встретил на Дерптской бывшего городового Андрея. Ветеран тащил откуда-то доски.
— Опять велосипеды увели, — сказал Андрей. — Я нанялся дверь починить, да так, чтобы ее из пушки не прошибить.
— Это мальчишки, — усмехнулся Лабрюйер.
— Мальчишки не мальчишки, а пора навести порядок. Ежели у тебя есть свой велосипед, так и катайся, а ежели своего нет — так и сиди, смотри, как другие ездят! — изрекши эту вечную истину, Андрей пошел чинить дверь сарая, а Лабрюйер направился в фотографическое заведение, размышляя: мог ли быть к этому делу причастен Пича.
Первым делом Лабрюйер заглянул в закуток, где стоял реквизит. Там действительно было устроено ложе. А вот велосипедов не было. Видимо, это все же был не Пича — или прятал их в более подходящем месте.
— Господин Гроссмайстер! Господин Гроссмайстер! — услышал он женский голос и вышел в коридор, откуда его настойчиво звали. В коридоре стояли две женщины — госпожа Круминь и какая-то незнакомая, по виду — из того же слоя общества. Женщины из этого слоя носят платочки и выходят на улицу, не снимая фартуков, в которых стоят у плиты. Это они — жительницы деревянных домишек в глубине каждого квартала, это они покупают дешевую кровяную колбасу, но мечтают дать сыновьям образование.
— Господин Гроссмайстер, вы Пичу никуда не посылали? — спросила Дарта Круминь.
— Нет, а что случилось?
— Чертово отродье дома не ночевало!
— И мой Кристап не ночевал, — добавила незнакомка. — Где их только носит? Ведь могут попасть в беду!
— Если мальчишки где-то ночью бегают, то обычно стараются утром уже лежать в кроватке, чтобы мамочка пришла и разбудила, — вспомнив детство, сказал Лабрюйер. — Не могли они сразу после своих приключений побежать в школу?
— Мы были в школе, там их нет.
Женщины были сильно напуганы. Лабрюйер их понимал — Кристап и Пича в том возрасте, когда сильно тянет на подвиги. Нужно было успокаивать…
— Я сейчас телефонирую в полицию, — сказал Лабрюйер. — Может, их уже поймали. Тогда вам придется идти на Театральный бульвар или куда скажут. Значит, Петер Круминь и Кристап?..
— Парадниек, — сообщила мама Кристапа.
— Редкая фамилия… — Лабрюйер уже шел к телефонному аппарату, женщины — следом. — Я всю жизнь в Риге живу, знаю только одного Парадниека, живет напротив Марковского кладбища.
— Так это родственник мужа, младший брат его отца!
— И вы у него бываете? Он к вам сюда приезжает?
— У него огород, мы летом ездили картошку окучивать, потом два мешка картошки он нам на зиму дал, яблоки привозил, сливы…
— Так…
В голове у Лабрюйера стала складываться картина. Пока еще не слишком достоверная, но имеющая право на существование.
Эрнест Парадниек кроме огорода трудится еще и в зоологическом саду, торгует с лотка. Ему это удобно — и жалованье идет, и на кухне «горного кафе» тайком от хозяина покормят. Лабрюйер сталкивался с такими прижимистыми латышами, которые умеют экономить на самых неожиданных вещах. Стало быть, трудится он там, возможно, с весны — нужно узнать у господина Тимма, когда открылось «горное кафе». Стало быть, он изучил все дорожки между клетками и вольерами. Стало быть, знает, как проникнуть в зоологический сад, минуя и главные, и служебные ворота…
