— Чем вы занимаетесь, господа? — спросил завершивший телефонные переговоры Хорь.
— Расшифровываем сигнал, — сказал Росомаха. — Получилось «АМАГНУС». Есть такое слово в природе?
— Это нужно в латинском учебнике смотреть, — ответил Хорь. — Леопард, вы напали на верный след. В Австро-Венгрии есть военно-голубиная почта, а кавалерийские части имеют передвижные голубятни. Но там это целые дома на колесах. У нас такое тоже завели, но чертовы австрияки, похоже, нас обогнали.
— Чертов прогресс! — воскликнул Росомаха. — Ведь у нас все было не хуже! И журнал даже имелся — «Вестник голубиного спорта». А как понадеялись на все эти провода и азбуку Морзе!.. Рано голубя в отставку отправили! И мы с Барсуком хороши, старые дураки. Как только стало ясно, что враг окопался в цирке, нужно было в первую очередь о голубях подумать…
— «А» — значит «аларм»! — воскликнул Лабрюйер.
— Вы о чем? — не сразу сообразил Хорь.
— «Аларм — Магнусхольм», вот что означал сигнал.
— Ну и что?
— Не знаю. Она хотела что-то сказать про Магнусхольм.
— И что бы это могло быть?
— Понятия не имею! — Лабрюйер вдруг разозлился.
— «Тревога на Магнусхольме», — расшифровал Росомаха. — Она хотела сообщить тебе, Леопард, именно тебе, что там какая-то тревога?
— Мы уже висим у них на плечах, и она хочет купить себе жизнь и свободу! Обычная хитрость, понимаешь? Обычная хитрость! Она делает намек — а потом просит за него платы! Ты что, с осведомителями дела никогда не имел? Когда мелкое ворье прижмут, оно начитает торговаться и выдавать крупные фигуры! — Лабрюйер вдруг ощутил, что его бьет дрожь. — Так и тут аккурат то же самое!
— Но отчего таким дурацким способом?
— Господа, ступайте со своими разговорами в какой-нибудь чулан! — приказал Хорь.
— Она могла приготовить и бросить записку, прислать рассыльного с запиской! — не унимался Росомаха. — Тут что-то не то!
— Тут театральное представление! Или цирковое представление! Десяти минут не прошло, как она шла по улице с мужем чуть ли не в обнимку! Голубки чертовы! — Лабрюйер понимал, что нужно прекратить этот разговор, но уже не мог — злоба им владела, оседлала его, и эта злоба отпустила поводья…
— Она сняла пальто и шляпу, отдала мужу и вбежала сюда? — Росомаха, оказывается, был въедлив, как концентрированная кислота. — А он здесь появился уже с пустыми руками?
Лабрюйер ничего не хотел знать и понимать.
Ему было стыдно — за того себя, которого словно на ниточке потащили за придуманной и фальшивой Иоанной д’Арк.
Он посмотрел налево, направо, ничего спасительного для себя не обнаружил и выскочил на улицу, хлопнув дверью.
— Умишком тронулся! — сердито сказал Хорь и ушел в лабораторию.
— Не цепляйся к нему. С ним неладно, — ответил Росомаха. — Если Горностай уже здесь, надо с ним потолковать…
И он поспешил следом за Хорем.
Лабрюйер не знал, что ровно через две минуты после его побега в фотографическое заведение ворвалась Ольга Ливанова в криво застегнутом пальто и съехавшей набок шляпке.
— Мне нужен хозяин фотографии, — по-русски заявила она.
— Он вышел ненадолго, — дипломатично ответил Ян. — Садитесь, обождите, пожалуйста.
— Он нужен мне срочно!
— Сейчас я позову фрейлен Менгель, она вполне может его заменить…
— Нет, мне нужен именно он!
Ян все же заглянул в лабораторию.
Хорь вышел в салон и узнал Ольгу.
— Ольга Александровна, что случилось?
— Вы меня знаете?
— Как не знать. Садитесь… Вы бежали? Ян, налей воды…
— Мне нужен сам господин Лабрюйер.
Хорь внимательно посмотрел на Ливанову.
— Вы попали в беду? Вас опять преследуют?
— Нет, не я! Я ей говорила, что это добром не кончится…
— Кому?
— Наташе… Наталье Красницкой, если угодно!
Хорь уставился на Ливанову круглыми глазами.
— Вон оно что! Ольга Александровна, пойдем, тут вас могут увидеть с улицы. И говорите со мной так, как хотели говорить с господином Лабрюйером. Я не знаю, когда он вернется, а сейчас, похоже, каждая минута дорога.
— Да! Но я вас не знаю.
— Пройдите сюда, — Хорь пропустил ее в узкую дверь, что вела во внутренние помещения фотографии, и сразу же, как эта дверь затворилась, стащил с головы вороной парик.
— Может быть, вы узнаете меня, — сказал он. — Помните ту ночь, когда на вас напали? Помните, как вас вырвали из рук убийцы в подворотне? Посмотрите на меня внимательно… Помните, я вас отпихнул и по-русски приказал: бегите? Ну? Вспомнили?..
Глава двадцать вторая
Холод замечательно прочищает мозги и мобилизует умственные способности.
Лабрюйер выскочил из фотографического заведения в одном пиджаке. Его понесло в сторону Матвеевского рынка — и занесло бы чуть ли не до новой Гертрудинской церкви, кабы не дождь. Он заскочил в кондитерскую за рынком, взял чашку кофе со сливками и кусок яблочного штруделя. Если по уму — нужно было потребовать коньяка. Но в кондитерских такого крепкого напитка не водилось, а тминный «Алаш» — дамский ликер, если выпить полноценную мужскую дозу — все потроха слипнутся.
Пока Лабрюйер грелся горячим напитком и заедал вспышку ярости штруделем, в голове сложилось верное решение. Нужно довести до конца всю эту историю с фрау Бертой, Красницкими и прочими врагами Отечества, а потом честно признаться — взялся не за свое дело. Может, стал с возрастом неуживчив. Может, слишком много зла накопил по милости Хоря, и все попытки Барсука с Росомахой наладить хорошие отношения были тщетны. В общем, следует наконец вернуться в полицию — и пропади она пропадом, эта фотография. Ходишь по собственному заведению и боишься дверь в чулан отворить — вдруг там сидит какой-нибудь питерский гость и приклеивает бороду или прилаживает фальшивый бюст?
И еще эта «немая азбука» — что за наваждение?..
За прилавком кондитерской стояла сдобная и улыбчивая фрау — лучшая реклама товара. Лабрюйер спросил, нельзя ли поблизости приобрести зонтик — обычный мужской зонтик. Оказалось, что фрау его знает, бывала в «Рижской фотографии господина Лабрюйера». В кондитерской служил мальчишка-рассыльный, его послали за зонтиком. И вскоре Лабрюйер входил в свое окаянное заведение, полностью готовый к серьезному разговору с Хорем.
— Господин Гроссмайстер, все уехали, — обрадовал Ян.
— Кто — все?
— Фрейлен Каролина, ее жених, еще один господин, который сидел в лаборатории…
— Та-ак…
