Все это происходит неторопливо и вполне естественно, с точки зрения Люка, хотя и несколько непоследовательно. Он чувствует странное, близкое к экстазу, облегчение. Схватить ноутбук обеими руками, вознести его над головой и опустить с размаху, точно топор палача, на голову Задумчивого Трупа, который так кстати валяется парой ступенек ниже, — своего рода компенсация за все мелкие унижения, выпадавшие на долю Люка в течение последних сорока лет. За детство под пятой сурового отца-солдафона, за годы, проведенные в ненавистных частных школах, за женщин, с которыми он спал и сожалел об этом, за колумбийские джунгли, ставшие его тюрьмой, за дипломатическое гетто в Боготе, где он пал жертвой самого нелепого из своих грехов…
Несомненно, это была и месть Обри Лонгригу, предавшему доверие Организации, — мысль безумная, но именно она направляла его карающую руку, поскольку Люк, как и Гектор, любил свою работу. Организация была ему отцом, матерью и каким-никаким, а все же Богом, хотя пути ее порой бывали неисповедимы.
Если хорошенько подумать, то примерно такие же чувства, наверное, испытывал Дима к своему драгоценному воровскому братству.
Тишина. Никто не кричит, как ни странно. Два тела скорчились у подножия лестницы, друг на друге, как бы бросая вызов воровскому кодексу, отрицающему гомосексуализм. Дима продолжает пинать Ники, который лежит снизу. Задумчивый Труп открывает и закрывает рот, точно выброшенная на берег рыба. Развернувшись на каблуках, Люк осторожно поднимается по лестнице, запирает дверь, прячет ключ в карман и возвращается к безмятежной сцене внизу.
Схватив Диму за плечо — тот отвешивает Ники последний пинок, прежде чем отойти, — Люк тянет его за собой мимо уборных и вверх по другой лесенке. Они пересекают пустой коридор и оказываются перед железной дверью с надписью «Аварийный выход». Ключ не нужен — в стену вмонтирована зеленая жестяная коробка со стеклянной панелью и красной кнопкой, которую следует нажать в случае пожара, наводнения или теракта.
В течение последних восемнадцати часов Люк пристально изучал эту зеленую коробочку и заодно не поленился обсудить с Олли наиболее вероятные ее свойства. Олли предложил заранее раскрутить винты, прикреплявшие стеклянную панель к коробочке, и разрезать зловещего вида провод в красной обмотке, который уходил куда-то в недра отеля, видимо соединяя кнопку тревоги с центральной системой сигнализации. Оба рассчитывали, что это позволит открыть дверь, не спровоцировав повального бегства.
Сняв левой рукой стеклянную панель, Люк пытается нажать красную кнопку правой и обнаруживает, что кисть ему не повинуется. Тогда он жмет кнопку левой, и дверь, с чисто швейцарской аккуратностью, распахивается, именно так, как предсказывал Олли. За ней их ждет улица и приветливый солнечный день.
Люк пропускает Диму вперед. То ли из вежливости, то ли из желания выглядеть почтенным бернским гражданином он медлит, прежде чем закрыть за собой дверь и убедиться, вознося мысленную хвалу Олли, что в отеле и впрямь не слышится сигнала к массовой эвакуации.
В пятидесяти метрах от них, через дорогу, находится подземная парковка под странным названием «Казино». На первом ярусе, почти у самого выхода, стоит взятый напрокат «БМВ». В онемевшей правой руке Люк сжимает электронный ключ, который позволяет отпереть дверцу машины на расстоянии.
— Господи, Дик, я тебя люблю, слышишь? — шепчет запыхавшийся Дима.
Бесчувственной рукой Люк роется в кармане в поисках мобильника, кое-как его вытаскивает и указательным пальцем левой тычет в кнопку быстрого набора, вызывая Олли.
— Пора, — произносит он величественно и спокойно.
Фургон катится по крутому спуску, и Олли предупреждает пассажиров, что «паровоз тронулся». После ожидания на стоянке они поднялись по извилистой дороге на холм, услышали коровьи колокольчики и почуяли запах сена. Фургон остановился, повернулся, дал задний ход; теперь они снова ждали. Олли поднял задний борт — медленно, чтобы не шуметь, — постепенно появившись перед глазами Перри и Гейл, от ботинок до черной широкополой шляпы.
За его спиной виднелась конюшня, за ней — загон, где паслись несколько симпатичных гнедых лошадок, которые сначала подошли посмотреть на чужих, потом спешно затрусили прочь. Рядом с конюшней стоял огромный современный дом из темно-красного дерева, с далеко выступающими свесами крыши. Два крыльца (обе двери заперты), переднее выходит на дорогу, боковое — к лесу, поэтому Перри направился именно к нему, заявив, что пойдет первым. Решено было, что Олли, незнакомый семье, останется у фургона, пока его не позовут.
По пути Перри и Гейл заметили две камеры наружного наблюдения, нацеленные прямо на них, — одна со стороны конюшни, другая со стороны дома. Видимо, наблюдение за гостями входило в обязанности Игоря — но Игорь отправился по магазинам.
Перри позвонил в дверь, но поначалу они ничего не услышали. Тишина казалась Гейл настолько неестественной, что она сама нажала кнопку звонка. Возможно, он неисправен. Несколько секунд она не снимала палец с кнопки, чтобы поторопить обитателей дома. Все-таки звонок работал, потому что в конце концов послышались торопливые шаги, поднялась щеколда, щелкнул замок, и на пороге появился светловолосый сын Димы — Виктор.
Но, вместо того чтобы приветствовать их широкой улыбкой, как ожидала Гейл, Виктор уставился на них в тревожном замешательстве.
— Она с вами? — спросил он с американским акцентом.
Он обращался к Перри, потому что Гейл была занята: в прихожую выбежали малышки. Катя обхватила Гейл за ногу и крепко прижалась головой, а Ира потянулась обниматься.
— Моя сестра. Наташа! — нетерпеливо крикнул Виктор, подозрительно рассматривая фургон, как будто девушка могла прятаться там. — Вы видели Наташу?
— Где ваша мама? — спросила Гейл, высвобождаясь.
Они пошли вслед за Виктором по пропахшему камфарой коридору в двухуровневую гостиную с низко нависающими потолочными балками и стеклянными дверями, выходящими в сад и к конскому загону. Там, забившись в самый темный угол, между двумя кожаными чемоданами, сидела Тамара в черной шляпе с вуалеткой. Подойдя ближе, Гейл заметила, что она покрасила волосы хной и нарумянила щеки. Гейл где-то читала, что русские по традиции присаживаются «на дорожку». Возможно, именно поэтому Тамара сейчас сидела и не поднялась, даже когда Гейл встала прямо перед ней, рассматривая суровое накрашенное лицо.
— Что с Наташей? — спросила она.
— Мы не знаем, — ответила Тамара, глядя в пустоту.
— Как это?
Вмешались близнецы, и Тамару на время оставили в покое.
— Она пошла на урок верховой езды и не вернулась, — сказал Виктор.
— Никуда она не пошла, она только сказала, что пойдет. Она только так сказала, дебил! Она врет, сам знаешь, что врет! — выпалил Алексей.
— Когда он ушла? — спросила Гейл.
— Утром. Рано утром. В восемь! — заорал Виктор, прежде чем брат успел вставить хоть слово. — У нее было назначено. Какой-то пробный урок по выездке. За десять минут до того позвонил папа, сказал, чтобы в полдень мы были готовы. А Наташа такая: урок типа нельзя отменить, надо ехать.
