Ее колени разошлись в стороны.
– О да, ты желаешь меня… – словно сквозь сон донесся до нее голос Саддама. – Правда, ты еще не совсем готова, но ничего, скоро, очень скоро…
Его пальцы стали действовать с большей настойчивостью, проникая все глубже, то убегая назад, то снова устремляясь вперед. Желание, до сих пор гнездившееся где-то в животе подобно плотно сжавшемуся клубку, выпустило свои щупальца и стремительно побежало по всему телу, окутывая своей сладостной негой каждую его часть, задевая каждый нерв, заволакивая разум пеленой волшебного дурмана, даря изысканное, ни с чем не сравнимое наслаждение.
Мадина застонала, ее глаза закрылись, голова запрокинулась, а бедра непроизвольно задвигались в унисон с дразнящим танцем его пальцев. Печаль, тоска, чувство одиночества – все осталось где-то там, в другой жизни. Сейчас она страстно желала лишь одного – безраздельно отдаться этому валу наслаждения, который, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо нес ее на своем гребне к ослепительно сияющим звездам.
Саддам с радостным удивлением наблюдал, как сдержанная, холодноватая женщина превращается на его глазах в страстную тигрицу, охваченную буйным вихрем желания. Теперь Мадина с жадностью принимала от него то, что еще несколько мгновений назад решительно отвергала, и он понял, что она вскоре взойдет, взовьется на самую вершину страсти. Чудом возродившееся ощущение, казалось, давно уже забытое, подсказало ему, что настала та самая минута, пропустить которую не должен ни один уважающий себя мужчина.
Саддам порывисто сжал ее ягодицы и наконец мягко вошел в восхитительный влажный коридор ее ждущего, жаждущего тела. Выждав лишь долю секунды, чтобы Мадина привыкла к этому новому для нее ощущению, он начал свою нежную, но смелую атаку.
Саддам подался чуть назад, затем вошел в нее на всю длину своей твердой, горящей от возбуждения плоти.
– О Аллах всесильный! – простонал он. – Никогда еще не испытывал ничего подобного! Ты… ты просто чудо, мечта моя…
Мадина готова была разрыдаться. Эта сила, эта страсть… Она вновь стала девчонкой, которая впервые отдается любви самого желанного и прекрасного на свете мужчины.
Саддам между тем продолжал размеренно двигаться, задавая ритм, успокаивая и одновременно поощряя. В теле женщины вновь просыпались ощущения – сначала робко, потом все отчетливее заговорили бедра, спина, живот; волна желания с глухим рокотом (или то был ее собственный стон?) опять подхватила Мадину и стремительно понесла, сметая на своем пути осколки опасений и осторожности. Затем с внезапной злостью она швырнула ее куда-то вверх, и ханым словно зависла в воздухе, охваченная наслаждением такой силы и пронзительной остроты, что перед ее плотно закрытыми глазами запульсировали огненные пятна.
Ее исполненный страсти стон прозвучал для Саддама великолепной музыкой. Сам он давно уже был на грани и лишь ждал этого момента. О, теперь и ему можно было отдаться ощущениям, возводящим его к самым вершинам! Несколько широких, размашистых движений бедрами, и его хриплый стон присоединился к затихающему крику Мадины.
Они долго лежали рядом друг с другом, не шевелясь и почти не дыша.
Наконец хоровод звезд перед глазами Мадины стал меркнуть, а мир – обретать свои прежние очертания. Она подняла голову и увидела склонившегося над ней Саддама: он улыбался…
«О Аллах всесильный! – пронеслось в голове у Мадины. – Как же он силен! И как он молод, мой Саддам!»
И некогда почтенная и седая, а теперь совсем юная и сильная женщина отдалась на волю чувств, которые, казалось, уснули в ее душе навсегда.
Макама четвертая
Вот так случилось, что почтенный мудрец Саддам ибн-Мехмет остался в крошечном городке на границе песков. Да, он был самым мудрым из всех мужчин городка, но не пожелал становиться имамом или кади. Ему вполне хватало и того, что в спорах всегда призывали его, трезвого и спокойного; что матери доверяли ему, позволяя учить своих детей; что к его совету прибегали во всех тех случаях, когда пасовали даже знающие из знающих. Одним словом, он стал местным кладезем всех и всяческих знаний.
Ибо пусть магическая сила ушла из его рук, но знания и умения, приобретенные за долгие годы, все так же оставались при нем. Знаний этих, конечно, не хватало на то, чтобы оставаться бессмертным, но ему, почтенному Саддаму, удалось пережить не одно поколение. Хватило этих знаний и на то, чтобы даровать удивительное долголетие жене, уважаемой Мадине. Говорили, что Аллах позволил им прожить вместе более сотни лет.
Никто не знает, была это выдумка или так оно и произошло на самом деле. А до чего только не охочи досужие слухи!
Но когда эта сотня лет миновала, утратил уважаемый Саддам любимую свою жену.
– О, если бы мы встретились хотя бы на год раньше! – восклицал он в полутьме, вспоминая свою умницу и красавицу Мадину. – Тогда бы и ты, моя прекраснейшая, единственная из женщин мира, жила бы столь же долго, сколько суждено жить мне. И я бы радовался каждому мигу, проведенному с тобой, столь же сильно, как в первые дни нашей любви!
И это была чистейшая правда, ибо каждому дню, проведенному с Мадиной, уважаемый Саддам радовался как дитя. Радовалась такой жизни и сама Мадина, вновь и вновь повторяя для своих приятельниц рассказ о том, как нашла она в пустыне умирающего, как выходила его, дала ему возможность жить и радоваться жизни. О, умница Мадина, конечно, не рассказывала ни о сотне змеиных укусов, ни о том, что ее муж некогда был магом, поставившим своей целью уничтожение одного из порождений врага всего живого. Она говорила лишь, что ее супруг, уважаемый Саддам, некогда удалился в пески, дабы слиться с миром и найти высшее просветление в их могучей, но невидимой жизни. Подруги верили и завидовали. Ибо как не верить в мудрость чужого мужа, если он по сто тысяч раз на дню демонстрирует жене свою любовь, заботу и привязанность. И как не завидовать этому – ведь далеко не каждый мужчина способен на столь сильные и долгие чувства.
С того дня, как златошвейка Мадина нашла себе мужа в песках, миновало уже более сотни лет. Эта история стала местной легендой и местной гордостью. Увы, похороненная Саддамом, Мадина уже не могла никому раскрыть ни единой тайны. И потому соседи теперь знали лишь, что почтенный ибн-Мехмет знает все – от законов сотворения мира до рецептов снадобий, от уложений первого из царей до самой глупой сплетни самого далекого из базаров.
Все так же с утра до вечера вбивал он в непослушные мальчишеские головы знания и умения, которые могли бы пригодиться не только пастуху или пекарю, писцу или кузнецу. Он пытался рассказать им обо всем, что есть в мире бесконечно интересного, едва примечательного и незаметного вовсе, даря столько знаний, сколько в силах были поглотить детские умы.
Более прочих выделял он среди своих учеников Хасиба – сына кузнеца Асада
[2]
, не зря зовущегося львом. Сколь смел и решителен был кузнец, столь жадным до знаний оказался его первенец. Для Хасиба каждый день, проведенный среди книг Саддама, был полон радостей. О, он никогда не обращал внимания на слова сверстников о том, что негоже настоящему мужчине засиживаться за книгами как презренному евнуху, что лишь владение мечом и уверенная власть над конем достойны настоящего мужчины. Хасиб лишь посмеивался, когда мальчишки дразнили его «Хасибой – тощей девчонкой». Ибо он уже не раз убеждался в том, сколь много могут те, кто владеет знаниями.
