Сулейман наклонился вперед и легко прикоснулся губами к ее шее, к тому месту, где пульсировала жилка. Короткая ласка вызвала у нее дрожь.
– Сбрось кафтан, – шепнул Сулейман.
После недолгого колебания она подчинилась, и он начал целовать ее грудь, прикрытую лишь тонкой сорочкой.
– Сбрось и ее тоже, – произнес он чуть погодя.
Обнаженная до пояса, она продолжала сидеть у него на коленях к нему лицом, и он взглядом, пальцами, губами притрагивался к каждой частичке ее тела.
– О, как же ты прекрасна, – произнес он чуть охрипшим голосом. – О твоей груди царь Соломон спел бы не одну песнь. Твои соски тверды, они призывают целовать их. Ты хочешь этого?
Прикрыв глаза, Саида молча кивнула.
– Тогда предложи… протяни их мне.
В его голосе был ласковый приказ. Она открыла глаза. Он пристально смотрел на нее, и в его взгляде был вызов. Она, кажется, начала понимать: он хочет, чтобы она была не робкой невестой, а жаждущей женщиной. Быть может, более агрессивной, или как они, мужчины, это называют? Более сластолюбивой, умелой…
Но если он воображает, что может напугать ее, то ошибается. И насмехаться над собой она тоже не позволит!..
«О, как жаль, – подумала Саида, – что женщины не бывают лицедеями!..» – ибо сейчас она полностью превратилась в другого человека, в другую женщину. И даже мысли ее стали мыслями этой, спасенной и невинной красавицы.
– Ох, – услышала она голос Сулеймана. К счастью, в нем не было ни насмешки, ни раздражения. Скорее легкое сожаление. – Вижу, ты не вполне подходишь на роль настоящей возлюбленной.
Напряжение оставило ее, появилась досада, которая исторгла из нее такие слова:
– Полагаю, твои любовницы более чем умелы и куда лучше подходят на эту роль.
Сулейман смерил ее спокойным взглядом.
– Сейчас речь не о моих любовницах, ибо их нет. Сейчас речь о том недостойном, который так и не насладился твоим телом. Был ли он хорош? Наслаждалась ли ты им и каждым мигом, когда отдавалась ему?
– Да, – с вызовом бросила она.
– Ну вот и отлично. Тогда вообрази меня на его месте. Представь, что я – это он, твой возлюбленный, и предложи мне, как я просил, твои груди.
Саида уже полностью перевоплотилась в эту неизвестную, которая никогда не знала мужчины, но выдавала себя за опытную и даже прожженную любовницу, и ее с новой, еще большей силой охватила дрожь возбуждения.
Да, перед нею он, ее прекрасный, ее любимый; тот, кто похитил ее сердце и душу, кто благороден, смел, красив, чьи желания она безропотно исполняла во сне и кто доставлял ей столько услады в ее скучной, печальной жизни.
Закрыв глаза, словно погрузившись в сон, она выполнила то, о чем ей было сказано: приподняла руками груди, притронулась пальцами к соскам.
Сулейман молчал. Она удивленно раскрыла глаза, и увидела его торжествующую улыбку. С этой же улыбкой он произнес:
– Теперь скажи: прошу тебя, любимый, поцелуй мою грудь.
– Сулейман!.. – вырвалось у нее, но он, словно не услышав ее возмущенного возгласа, повторил:
– Скажи эти слова, прекраснейшая.
– Прошу тебя… поцелуй мою грудь…
– Любимый, – подсказал он.
– Любимый.
– С наслаждением, о моя греза, – ответил он удовлетворенно и, наклонившись, выполнил то, о чем она сказала.
Он касался ее груди губами, языком, даже зубами, и она не могла и не хотела противиться наслаждению, которое разливалось по всему ее телу. Погрузив руки в его волосы, она сильнее притягивала к себе его голову.
Несколькими мгновениями позже она ощутила его пальцы у себя между ног, и новая волна дрожи пронизала ее.
– Ощути сама, – глухо проговорил он, – как ты жаждешь… как ты ждешь меня.
Она и без того все прекрасно чувчствовала, ибо и там все взывало к нему. Но Сулейман не удовлетворился тем, что ощутил сам. Он взял Саиду за руку и принудил почувствовать влажность, припухлость и жар ее собственного лона, а затем проник пальцами вглубь сокровенного. Ей показалось, она теряет сознание и последние силы, она ощутила боль, с ее губ сорвался невольный стон. «Как близко стоят друг к другу наслаждение и мука», – мелькнуло у нее в голове.
Сколько времени длилось это ощущение, она не знала, потеряв счет минутам, часам, дням…
– Думаю, ты готова принять меня, – услышала она его слова, вслед за которыми он поднял ее со своих колен и усадил на край стола, а затем осторожно опустил навзничь. Было жестко и неуютно, но она вряд ли чувствовала неудобства, продолжая исступленно ожидать того, что должно свершиться.
Обнажив ее ноги, Сулейман некоторое время любовался открывшейся ему картиной, как художник или скульптор – произведением рук своих. Потом склонился над ней, и она, разгадав его намерение, издала протестующий звук и попыталась подняться, но он удержал ее, серьезно спросив:
– Разве твой возлюбленный не ласкал тебя всеми дозволенными способами?
Она ничего не отвечала, и он резко повторил:
– Ласкал или нет?
– Да! – выкрикнула она запальчиво.
Он нагнулся еще ниже, обдавая жарким дыханием ее раскрытое до предела лоно.
– Тогда не лишай меня того, что ты позволяла другому.
И с первым же прикосновением его губ она позабыла обо всем: о своем смущении, о том, что Сулейман бывает чрезмерно настойчив, раздражающе упрям, неблагодарен… Все это куда-то ушло, осталось позади… Ей сделалось совершенно безразлично какой он, как себя ведет и как себя ведет она, потому что все ее существо было охвачено чувством неизъяснимого наслаждения и стремилось навстречу ему, своему сейчас призрачному возлюбленному, навстречу его губам, рукам, языку…
Ощущение блаженства сотрясало ее. Такого она не знала ни в одном из своих сновидений. Оно переполняло ее настолько, что становилось страшно, и, помимо воли, она попыталась уйти от его губ, от его языка.
Однако он не позволил этого, крепко придерживая за бедра, продолжая ввергать в сладострастные муки. Еще немного – и она очутилась на вершине блаженства, о чем возвестил вырвавшийся у нее стон; ей показалось, что перед глазами вспыхнул непереносимо яркий свет. Затем все погрузилось в непроглядную ночь. Тело ослабло, ей стало холодно, не хватало воздуха, она совсем обессилела. Тем не менее, к собственному удивлению, она ощущала легкую неудовлетворенность. Ей хотелось, чтобы к чувству, которое она сейчас испытала, примешалось сходное чувство Сулеймана. И пусть это всего лишь очередная игра, пусть, о Аллах всесильный, это последняя придуманная ею игра, но пусть и он насладится… Или даст ей еще наслаждение. Она заслужила его… Она заслужила всего!
– Войди в меня, – прошептала она.
Однако он не внял ее призыву, а, напротив, отпрянул от нее и начал снимать с себя остатки одежды. Приподнявшись на своем жестком, неудобном ложе, она смотрела на него. В горле у нее пересохло, она снова чувствовала тягучую боль внизу живота; все, о чем могла она сейчас думать, чего желать, сосредоточилось на одном: на мучительном, остром желании ощутить его в себе.
