– Ну, а раз есть, то и разговаривать тут больше не о чем! Соорудите лестницу до неба, и пусть эти ваши героические каменщики забьют прореху камнями, а потом замажут глиной. Да только глядите, дождитесь хорошей погоды! Иначе глину только размоет, а прочной заплатки не получится!
О да, это было воистину блестящее решение загадки прохудившегося неба! Несколько минут длилось благоговейное молчание. Не в силах сдержать радости, Абу-ль-Хасан насмешливо спросил:
– Что, безголовые, не могли без вашего халифа додуматься до такого? Ну так вознесите нам хвалу! А потом сразу, слышите, сразу, как прекратиться дождь, отправляйтесь чинить прорехи! Да так, чтобы к следующей ночи даже заметно не было, что кто-то где-то что-то забивал и замазывал! Надеюсь, это-то могут сделать ваши непревзойденные мастера?!
Абу-ль-Хасан пытался сказать еще что-то, но его голос утонул в славословиях и восторженных восклицаниях. «Халиф» прикрыл глаза, чтобы полностью насладиться восторженным хором и потому не заметил, как самые молодые из мудрецов поспешили к двери – ибо терпеть распиравший их смех сил уже не оставалось.
Когда хор восхвалений несколько стих, Абу-ль-Хасан открыл глаза и еще раз внимательно посмотрел вокруг. Его окружали старцы, чьи глаза светились собачьей преданностью, а лица были украшены лишь угодливыми улыбками.
– Ну что ж, наше величество довольно. Никогда еще мы так не радовались тому, сколь обильно наградила нас природа и мудростью, и здравым смыслом…
Послышался вздох. Приняв его за вздох восторга, Абу-ль-Хасан встал с высоких подушек.
– Довольно наше величество и вами, почтенные мудрецы. Ибо что может быть для страны серьезнее прохудившегося неба? Довольны мы еще и тем, сколь смело вы поставили перед нами эту серьезнейшую задачу. А ведь могли говорить о всяких мелочах, о каких-нибудь глупых законах… Но нет, мы узнали о самой страшной задаче. И блестяще разрешили ее на радость нашей стране и нашей несравненной персоне!
Довольный Абу-ль-Хасан неторопливо шествовал к двери, провожаемый всхлипами и вздохами. Мудрецы приходили в себя от созерцания своего повелители. И только когда за «халифом» закрылись парадные церемониальные двери, громовой хохот потряс диван.
И лишь второй советник первого мудреца проговорил:
– Несчастный глупец! Шут… Как мне жаль тебя, дурачок…
Макама семнадцатая
Все так же, в сопровождении четырех нубийцев-стражников, шествовал «халиф» через парадную анфиладу. О, он был несказанно доволен собой. Он был бы даже счастлив, но проснувшийся голод все строже напоминал ему, что следует удовлетворить не только разум, но и чрево.
– Эй, вы, черви! Наше величество желает трапезничать. Проводите нас – ибо наш разум столь затуманен великими государственными делами, что мы забыли, где наши обеденные покои.
– Слушаем и повинуемся! – ответил старший из стражников с легким поклоном.
Парадная анфилада заканчивалась большим залом для приемов. Конечно, подать роскошные яства можно было и туда. Более того, это было бы очень разумно – ибо кухню и кладовые специально расположили так, чтобы можно было мгновенно удовлетворить любую прихоть гостей, собравшихся в этом зале. Но повеление «халифа» звучало недвусмысленно – «проводите». И потому все четверо, повинуясь едва заметной команде старшины, повернули обратно. Абу-ль-Хасану тоже пришлось повернуть вслед за стражей.
И удивительная процессия отправилась в пиршественный зал, что граничил с залом для приемов, самой длинной дорогой. Две винтовые лестницы подняли «халифа» и его сопровождающих на верхний этаж дворца. Миновав библиотеку, самую богатую во всем подлунном мире и самую длинную среди всех иных библиотек, стража спустилась на второй этаж. Распахнутые двери привели их в зимний сад. Сейчас здесь было жарко и влажно – многим растениям требовалось обилие влаги и садовники устроили «время дождей».
Как следует промокнув, стража повлекла «халифа» вновь по винтовой лестнице вверх – через многочисленные комнаты писцов и советников. Те, увидев сверкающего «халифа», промокшего до нитки, сначала вскакивали, а потом падали ниц. Но стражники были столь суровы, что не останавливались ни на миг. И потому удивительная процессия оставляла за спиной фырканье и смешки.
Четвертая по счету винтовая лестница вновь опустила «халифа» в парадную анфиладу. Абу-ль-Хасан, конечно, знать этого не мог, но оказался в соседней комнате, почти рядом с тем местом, откуда велел проводить себя, дабы вкусить трапезу.
Теперь «халиф» был утомлен не столько государственными делами, сколько этими бесконечными переходами по бесконечным залам, лестницам и коридорам.
– О Аллах всесильный! Ну кто так строит?! Тут, отправившись на завтрак, успеешь лишь к обеду… Завтра же повелим перестроить наш дворец. Нет, сегодня!
Широко распахнулись еще одни двери. О, теперь наконец Абу-ль-Хасан услышал ароматы достойной халифа трапезы и несколько смягчился. А сознание того, что сейчас можно будет опуститься на подушки и снять узкие туфли, почти примирило его с далеким путешествием, какое пришлось предпринять в поисках еды.
– Ну наконец! – довольно проговорил Абу-ль-Хасан и осмотрелся по сторонам. Драгоценные порфировые колонны поддерживали потолок, изображающий весеннее небо. В углах огромного зала росли в кадках пальмы, а из-за ширмы звучала нежная мелодия – музыкантши услаждали слух своего властелина, оставаясь невидимыми.
Бесшумно появившиеся слуги подали халифу сначала одну чашу для омовения пальцев, затем вторую.
Глупый Абу-ль-Хасан, не знакомый с церемониями, готов был уже пригубить ароматно пахнущей воды из глубокой «миски», но вовремя появившийся визирь, пряча улыбку в огненно-красной бороде, вполголоса произнес:
– О мой властитель, вода в первой чаше предназначена для омовения лица, а во второй – для омовения рук. Пить эту жидкость не следует.
– Без тебя знаю, глупый визирь, – пробурчал Абу-ль-Хасан, но все же умылся и даже самостоятельно смог осушить лицо поданной салфеткой.
Опустившись на гору высоких полосатых подушек, «халиф» любовался тем, с какой торжественностью в зале появились первые яства.
Слуги начали вносить дымящиеся блюда и наполнили высокий золотой бокал ледяным соком. Необыкновенные ароматы поплыли над столом и неожиданно слились в гармонии со звуками уда из-за расшитой шелком ширмы.
Зажаренного целиком барашка подали с шафрановым рисом, луком и зеленым перцем. Чаши с розовыми, зелеными и черными оливками, чищеными фисташками украшали богатую бархатную скатерть. На отдельных блюдах из черной керамики подали горячий хлеб и жареных голубей в гнездах из водяного кресса.
Глаза Абу-ль-Хасана бегали от одного удивительного блюда к другому – и, конечно, он не знал, с чего же ему начать. А потому, потерев руки, начал складывать на блюдо с барашком по куску всего, до чего только мог дотянуться.
Оглушительный аромат специй смешался в почти отвратительную вонь, но «халиф» этого не замечал, насыщаясь с алчностью, непозволительной для монарха и достойного человека, но, увы, присущей людям жадным до глупости и глупым до жадности.
