Никто из сотрапезников или собутыльников Абу-ль-Хасана не узнал бы сейчас в этом разряженном чавкающем павлине своего приятеля и весельчака.
Жир, вытекающий из жареных голубей, обильно лился по пальцам «халифа», и он, не зная, что рядом стоит слуга с чашей теплой воды специально для омовения пальцев, вытирал измазанные ладони о драгоценную скатерть. О, он бы не погнушался и полой кафтана, но было страшно поранить руки о золотое шитье.
«О, если б видела меня сейчас та дурочка, которая вытолкала меня взашей из своего дома! Она бы сто раз отругала себя за то пренебрежение, за ту злость, за ту… Нет, зря она выгнала меня, зря…»
– Эй ты… в шапочке… да-да, ты… Подай мне вот этой несравненной красы, которая вон там… да… этой…
Визирь, который обязан был присутствовать при трапезе халифа и который частенько разделял с Гаруном аль-Рашидом удовольствие от поглощения шедевров дворцовой кухни, от отвращения мог сейчас лишь закрыть глаза.
«О мудрейший правитель! Неужели ты не видишь, как этот невежественный павлин роняет в грязь твое воистину великое имя? Как ты мог позволить так обходиться со славой и достоинством властителя? – с тоской подумал визирь. Но, раскрыв глаза, ибо неприлично же визирю, второму лицу в государстве, спать стоя, когда властелин насыщается, Умар увидел, какими понимающими улыбками обмениваются слуги, повара и поварята. – Но, быть может, я и неправ. Теперь любая твоя прихоть, о мудрый Гарун аль-Рашид, будет казаться лишь детской забавой… Ведь нам всем будет с чем ее сравнивать!..»
Конечно, невежественному глупцу и в голову не пришло пригласить за свой стол никого из тех, кого считал он лишь недостойными слугами. И потому ни визирь, ни главный повар, ни первый распорядитель двора так и не опустились на шелковые подушки. А ведь это стало уже почти традицией. Ближайшие слуги халифа всегда трапезничали вместе с ним, за едой обсуждая многие важные вещи, более заслуживающие обсуждения в диване, чем за пышно накрытым и богатым столом.
Сыто рыгнув, Абу-ль-Хасан вновь вытер руки о драгоценную скатерть и откинулся на подушки.
– Эй вы, бездельники… Наше величество насытилось. И теперь мы желаем вкусить… пожалуй, фруктов.
Главный повар, тяжело вздохнув, вспомнил умницу халифа, который всегда полагался на его, главного повара, вкус и чувство прекрасного, вполне присущее всей дворцовой кухне. Никогда Гарун аль-Рашид не говорил, чего бы он хотел отведать сейчас. Он просто с удовольствием наслаждался кулинарными творениями.
Но сейчас приходилось мириться с очередной затеей халифа, и потому главный повар трижды хлопнул в ладоши. Слуги стали убирать со стола, между собой едва слышно сокрушаясь о том, что драгоценная скатерть безнадежно испорчена, а прекрасные яства, которые порадовали бы настоящего гурмана, в этот раз достались безголовому ослу, не способному оценить великолепных сочетаний вкуса, запаха и красоты блюд.
А младший поваренок, в силу своего юного возраста не находящий благовоспитанных выражений, в сердцах прошипел:
– Тебе бы хватило и похлебки из чертополоха, глупая свинья.
Главный повар укоризненно посмотрел на юного своего помощника, но укорять не стал, в душе вполне соглашаясь с ним.
Повинуясь скупым жестам распорядителя, слуги стали подавать сласти и десерты. Один из них, встав на колени у столика, принялся молоть кофейные зерна и кипятить воду. Поварята украсили стол цветными хрустальными вазами с финиками, изюмом, апельсинами, зеленым виноградом, цукатами и розовыми лепестками, красиво разместили маленькие тарелочки с медовым печеньем и розетки с засахаренным миндалем. Бокал халифа вновь наполнился душистым охлажденным шербетом.
Оглушительный аромат кофе заставил стихнуть, казалось, все остальные запахи в зале. Абу-ль-Хасан повел носом и недовольно спросил:
– А что это так отвратительно пахнет? Ну, почему никто не отвечает на вопрос нашего величества?
– Это аромат величайшего напитка твоей страны, о светоч наших дней! Это прекрасный, волшебный аромат кофе, сваренного в точном соответствии с великим дворцовым рецептом.
– Кофе, говоришь? Но раньше мы думали, кофе пахнет так… фу… не так сильно. Но если по великому рецепту, давай, толстяк, налей мне полную чашку!
Главный повар содрогнулся уже от одного такого обращения. О да, он тучен – но его сдобная полнота есть лишь отражение его великого мастерства – ибо на кухне ему нет равных. И настоящий халиф, да не иссякнет над ним никогда благодать Аллаха всесильного, умеет судить людей по их знаниям и умениям, а не по объему их чрева. Само же приказание налить «полную чашку» великого напитка вызвало у повара отвращение.
«Ну что ж, глупец, я налью тебе полную чашку! О, ты еще пожалеешь о том, что раскрыл свой глупый рот…»
Поклонившись, повар поставил перед «халифом» большую чашу, предназначавшуюся для мороженого. Сейчас ее нутро было пусто и могло служить вместилищем изощренной мести главного повара.
Слуги, выпучив глаза, следили, как в объемистую чашу повар вылил все содержимое высокой медной джезвы. Угодливо улыбаясь, он опустил туда же полную ложку меда, щедро посыпал молотым имбирем и красным жгучим перцем. Украсив дьявольской силы напиток несколькими розовыми лепестками, он с поклоном подал его «халифу».
Глупый Абу-ль-Хасан несколько осоловел от обильной пиши, которую поглощал с необыкновенной жадностью. И теперь он столь же жадно прильнул к краю чаши. Поглотив все ее содержимое в несколько глотков, «халиф» отставил чашу и только сейчас почувствовал неудобство.
О нет, не просто неудобство – он ощутил, как волна обжигающего жара окатила его с головы до ног. Почувствовал, как рот наполнился страшным жгучим вкусом, удивительно смешанным с отвратительной липучестью огромной ложки меда. Недовольно выпрямившись, Абу-ль-Хасан хотел было укорить повара, но в этот миг почувствовал себя огнедышащим драконом, готовым извергнуть длинный язык пламени.
– Что ты подал своему правителю, презренная собака?! Ты хотел нас умертвить?
Повар, вполне довольный произведенным эффектом, угодливо поклонился, а затем с достоинством произнес:
– Таков великий дворцовый рецепт кофе, о повелитель! И меня удивляет, что ты достиг наивысшего наслаждения, выпив лишь одну чашу… Обычно ты вкушаешь четыре или даже пять таких чаш… А потом вершишь государственные дела так, как это полагается великому властелину…
Абу-ль-Хасан огромными глотками поглощал прохладный шербет, пытаясь избавиться от жгуче-приторного вкуса во рту. Слова повара о четырех чашах этого дьявольского зелья ошеломили его. «О нет, я больше не выдержу… Теперь понятно, почему халиф ищет себе замену… Ибо пить этот яд и оставаться в живых не под силу ни одному живому существу!»
Но гнев глупого Абу-ль-Хасана уже стих и потому он пробурчал лишь:
– Ну, мы сегодня государственные дела уже вершили… А потому никто не в силах заставить нас выпить еще хоть глоток! Эй, ты… визирь! Повели наложницам, дабы они ждали наше солнцеподобное величество в опочивальне! Мы желаем ласки и любви!
