Наученные горьким опытом на бесконечных полевых испытаниях, мои спутники лежали в грязи с раскрытыми ртами. Операция «Весенний гром» вступила в завершающую фазу.
Грохот взрыва, ударная волна и смертоносная шрапнель тысяч осколков смела все вокруг себя на добрые пятьсот метров, в этом чудовищном смерче пропала и наша спасительница – юрта. Улетела, утыканная, словно еж, стрелами и копьями. Я увидел разметанные по полю ошметки центрального лагеря. Чудовищных размеров облако черного дыма поднималось над, бывшим недавно многолюдным, ордынским станом. Куда ни кинь взгляд – всюду люди и лошади, горящие словно факелы, в агонии мечущиеся по полю. Мгновенно все, кто оказался рядом с эпицентром взрыва, распались на такие мелкие ошметки, что их даже не заметят в раскисшем, растоптанном в грязь поле. Клочья тех, кто стоял поодаль, обуглились, смешались с комьями чернозема и клочками жухлой травы. Все, кто стоял в полный рост, даже на значительном удалении от места взрыва, получили серьезную контузию и теперь надолго выведены из строя. Что уж говорить, даже мы, готовые ко всему, что произошло, сумевшие отбежать достаточно далеко, чтобы не угодить под осколочный удар, и то получили по ушам и теперь ничего кроме звона в головах не слышали. Никто не поспешил вынуть оружие из ножен, схватиться за копье или лук. Застигнутые врасплох, ордынские воины, словно тростник, валились наземь после сокрушительных ударов наших мечей. Те, кто лежал на земле, получали удар сверху независимо от того, жив он или просто не в состоянии встать. Это была резня. Дикая, свирепая резня. Бойня. Как мои волки режут скованных страхом людей, так и мы впятером сейчас кромсали налево и направо десятки очумевших, контуженых и заторможенных ордынцев. Первым, шатаясь, шел Наум. Словно сама смерть, взмахивая вместо косы мечом. То и дело спотыкаясь о павшие тела кочевников, он яростно прорубал широкую просеку в напиравшей на нас толпе. Кровавые брызги, летевшие с его меча, слепили глаза. Подпирая его могучую спину втроем, мы не давали сомкнуться наседающим рядам противника. Я по правую руку от Наума отбивался мечом и подвернувшимся вовремя щитом. Олай с Ченом бились слева. Охотник, словно прокладывая себе путь в густой лесной чаще, привычными движениями взмахивал своим широким тесаком. Тот, кто успевал увернуться, напарывался на быстрые ножи китайчонка. За нами, пятясь спиной, бушевал Мартын. Зажав в левой руке ножку того самого столика из гостевой юрты, видимо, догнавшего нас после взрыва, он с остервенением гвоздил им всех подряд, сшибая за раз кучу народа, что конных, что пеших, и добивал их мечом. Лошади, обезумев от этого ада, сбрасывали всадников и уносились прочь, усиливая сумятицу. Минуты после взрыва тянулись очень долго. Каждая секунда растягивалась до бесконечности. Мне самому казалось, что в паузах между гулкими ударами сердца я успеваю нанести два или три удара. Налипшие на холодных клинках куски плоти срывались грязными комьями, плюхаясь на наши вороненые доспехи. Мы ворочались в кровавом месиве, шаг за шагом продвигаясь вперед. Подкрепление уже идет. Они не могли не услышать сигнал. Конные отряды во весь опор устремились из засад нам на выручку. Затаившиеся стрелки давно распределили между собой участки, которые будут простреливать из безопасных укрытий. А нам следует скорее пробиваться к реке. Туда, где должны ждать разведчики. Они выведут нас из боя, доставят в безопасное место, и я смогу сам проследить, чтобы вся операция закончилась успешно.
Я Коварь! Свирепый, хитрый и безжалостный. Я не приемлю слово «честь» по отношению к врагу, тем более зная наперед, что и сам враг не знает таких слов и понятий. Вот дань, которую мы заплатили! Приходите еще! Мы с радостью поделимся!
Подоспевший отряд разведки сбрасывает маскировочные плащи и накрывает нас, чтобы мы больше даже не попадали в поле зрения уцелевших всадников. Но это излишняя мера, и так видно, что сейчас каждый, кто сумел уцелеть в этом локальном апокалипсисе, радеет только за собственную шкуру. Стремительные конные отряды настигают всех, кто пытается бежать или вступить в бой. И тут и там на всем поле слышны взрывы, это стрелки с ювелирной точностью накрывают квадрат за квадратом. Не было противостояния, была простая резня. Примерно такая же точно, как устроили сами ордынцы совсем недавно, войдя за ворота пылающей Рязани, сдавшейся на милость победителя крепости Онуз. Расчлененное, раздробленное войско, не способное сесть верхом на перепуганных раненых лошадей, топталось в грязи, онемевшее от страха и ужаса до такой степени, что даже не способно было попросить о пощаде.
Плот переправы отчалил от берега и плавно заскользил вниз по течению, удерживаемый единственным крученым канатом, закрепленном на одном берегу. Нам больше нечего делать на поле боя. Мы выполнили главное свое предназначение. Мы внесли смертоносный заряд во вражеский стан. Теперь засадные отряды доделают всю грязную работу. У них нет приказов миловать, или брать в плен. Все только на личное усмотрение, так или иначе кому-то нужно вырваться живым из этой кровавой резни и донести до других армий весть, что великие и непобедимые сыновья какого-то там царька по имени Джу-Чи сыграли в ящик. Хорохорились, выпендривались, млели от того, что дерзкий Коварь поклонился им в ножки, и вот итог. Хорошо смеется тот, кто остался в живых.
Но вот мне почему-то совсем не смешно. Я это сделал, и ни секунды не жалею, и готов нести ответственность за каждое совершенное действие. Ярость и гнев, бушуют сейчас во мне, и смеяться над павшими в этом бою я не стану. У них собственное представление о правах и обязанностях, о доблести воина и его праве на добычу. Быть может, кого-то из них насильно приволокли в армию, пригрозив смертью, наказанием, посулив солидный куш. Не важны причины, важен итог – все они пали в этом походе.
Голова кружится от стремительных событий, в ушах затянувшийся звон отгремевшего взрыва, на железных перчатках кровь. Я только сейчас заметил, что все это время не выпускал из рук оружие. Судорожно сжимал горячую рукоять, рефлекторно поднимал к плечу тяжелый щит, подхваченный в бою на раскисшем поле.
– Партия, господа. Делайте новые ставки.
Мой собственный голос прозвучал глухо и сипло. Я не задумывался над тем, что меня сейчас не понимают и даже не слышат. Возбужденные Мартын и Наум что-то хрипло вопят, препираясь, никак не могут успокоиться и, перехватив у разведчиков весла, мощными гребками гонят плот к берегу. Предусмотрительный китаец флегматично выковыривает из ушей застывший воск, а Олай, присев на край плота и сдернув с руки перчатку, отмывает в воде тесак, смывая с него кровь и грязь чуть трясущейся рукой. Один я стою, как гранитное изваяние, и пялюсь в сторону пологого берега на той стороне, где уже нет шатров и костров, где грохочут взрывы ракет, хрипят лошади и слышны боевые кличи. Где острая сталь рвет и режет в отмщение, сечет и колет в назидание, не собираясь обратно в ножны до той поры, пока не соберет кровавый урожай с поля брани.
8
Плохое быстро забывается, оставляя лишь неприятный осадок в душе, словно накипь в котлах с водой, которой с каждым годом становится все больше и больше.
Из крепости ежедневно выходили рейдовые отряды. Словно расходящиеся лучи, пронизывая все вокруг. По раскисшим дорогам, по заливным лугам, в грязь, в болота, в лесную чащу; куда только не проникали они, выискивая и уничтожая затаившихся врагов. Мы должны были зачистить все вокруг. Посмотреть, что успели натворить ордынские войска, пока мы были в осаде. Многие села, из тех, что были мной заведомо предупреждены, сумели сохранить припасы, выжить. В тот момент, когда к ним прибыли продовольственные отряды захватчиков, у бедных селян нечего было взять. По легенде, я, Коварь, отнял у них все, готовясь к долгой обороне. Теперь, когда опасность миновала, можно было достать все припрятанное из потайных схронов в лесной чаще и продолжить жизнь в труде и мире.
