– Вы непременно должны поведать нам свою историю, – напористо приказала Ирен, – но сначала вам придется объясниться с бедной дорогой Пенелопой. Она и так сама не своя от смущения.
Я мечтала умереть от стыда, пока его карие глаза искали мои. Казалось, он смотрит только на меня и проникает взглядом в самое сердце.
– Вы не знаете меня, мисс Хаксли?
– К-кажется, немножко знаю.
– А хотите узнать больше?
– По-моему, Ирен права. Мне кажется, я должна.
Он вздохнул, вытянул смуглые руки поверх одеяла и стал их рассматривать с некоторым усталым удивлением.
– Перед вами тоже мертвец, мистер и миссис Нортон. Мертвец во всех отношениях, кроме того, что я дышу, несмотря на все попытки покончить со мной – как мои собственные, так и чужие. В юности я принадлежал к цвету английской знати, был одним из сотен крепких бутонов, сорванных с английского розового куста в пору цветения и унесенных в чужеземный климат. Меня отправили на войну в красивой форме с алыми брюками и белыми перчатками. В ту пору я видел кровь только при утреннем бритье.
– Кем вы были в том мире много лет назад? – поинтересовалась Ирен.
Он молча рассматривал узоры на одеяле, как будто вытканные выпуклости и впадины были неизвестным пейзажем, от которого он не мог оторвать взгляд.
И тут я услышала, как сама отвечаю за него, произнося слова, которые он не нашел в себе силы подтвердить. Моя роль в жизни часто вела к тому, что я действовала подобным образом за других, но никогда раньше мне не было так трудно.
– Молодой мистер Стенхоуп, – объявила я поразительно чистым и необыкновенно сдержанным голосом, будто представляла его королеве. – Мистер Эмерсон Стенхоуп с Гросвенор-сквер.
– Стенхоуп. – Годфри приподнял иссиня-черную бровь. – Это славное имя в Темпле
[15]
.
– Так и должно быть, пока я остаюсь потерянным и забытым. Но теперь… я вынужден рискнуть и выйти из иностранного убежища, в котором так долго прятался. – Наш гость посмотрел на меня: – И боюсь, я принесу боль и позор всем тем, кто меня знал. – Румянец снова залил впадины его исхудалых щек.
– Что вы имеете в виду под позором? – поинтересовалась Ирен.
– Горькое поражение, ныне уже давно забытое. Я выжил, но многие достойные люди погибли в тот день. Другие, еще более достойные, покрыли незаслуженным позором свою репутацию, и теперь ни металл медалей, ни книги по истории не смогут обелить их память. Я был рад, когда распространилась ложная весть о моей смерти, такой вот я трус. Теперь же я опасаюсь, что живой человек заплатит дорогую цену за мою глупость и мое молчание, поэтому я обязан вернуться в Англию, чтобы, если удастся, все исправить. Хотя ничто не сможет исправить трагедию того дня, когда люди и лошади погибали десятками в пыли жестоких равнин под проклятый беспрерывный гром недооцененной нами артиллерии Аюба.
– О каком сражении вы говорите с такой суровостью, мистер Стенхоуп? – спросила я. Признаюсь, я никогда не обращала особенного внимания на многочисленные битвы с иностранными наименованиями, в которых под чужим небом сражались мои соотечественники.
– Майванд, – неохотно ответил он, как будто выговаривая прозвище дьявола. – Черный день для Англии, для Маклейна и для того глупца, который из юношеского тщеславия именовался Коброй.
Я с трудом вспомнила то событие, но Ирен повелительно подняла руку, наклонившись вперед на стуле; ее глаза светились постепенным осознанием.
– Майванд случился почти десять лет назад, мистер Стенхоуп. Его название забыли все, кроме военных историков, хотя это был далеко не лучший момент для Англии. В чем опасность сейчас? Как зовут человека, которого вы ищете и за жизнь которого опасаетесь?
– Человека, который спас мою собственную жизнь.
– Но кто он?
Молодой мистер Стенхоуп – так я по-прежнему называла его про себя, несмотря на прошедшие годы и нынешние весьма удручающие обстоятельства, – был странно молчалив. На его потемневшем от солнца лице лежала печать загадочности, которая, как говорят, сопутствует познанию Востока. Он уже не был тем жизнерадостным юношей, который более десяти лет назад в воодушевлении покинул Беркли-сквер.
– Я не помню о нем ничего, кроме нескольких лихорадочных минут, в течение которых мы оказались рядом посреди клубов пыли того сражения, – наконец произнес он, остановив взгляд на вязании, забытом мной на его постели.
Ирен откинулась назад с видом еще более загадочным, чем был у нашего гостя:
– Теперь вы и правда меня заинтриговали, мистер Стенхоуп. Вы ищете человека без имени, чье лицо, должно быть, едва различили, встретившись в разгар сражения, и чьи черты наверняка изменило время, прошедшее с того далекого дня. По крайней мере, скажите мне, что он англичанин! Тогда круг поисков несколько сузится.
– Кто же еще, если не англичанин? – удивился мистер Стенхоуп.
– Он мог оказаться врагом. Или ирландцем.
Мистер Стенхоуп рассмеялся в ответ на стремительное и остроумное замечание моей подруги. Ирландцы часто подвизались солдатами удачи и обычно являлись врагами Англии, даже если служили под британским началом.
– Во всяком случае, он европеец, – признал Эмерсон Стенхоуп севшим от усталости голосом, хотя огонек сомнения в его глазах, разожженный вопросами Ирен, продолжал гореть.
– Какое облегчение, – сказала Ирен, поймав взгляд Годфри. – Значит, вы оказались в нужном месте. Возможно, мы сможем помочь вам найти вашего спасителя.
– Я не прошу помощи, хватит и вашего милосердия по отношению к больному.
– Больному, которого преследуют, я полагаю. – Стенхоуп сделал протестующий жест, но Ирен его проигнорировала: – Похоже, жизнь, которую спас этот таинственный джентльмен, не слишком ценится ее хозяином, потому что нынче этой жизни угрожает сиюминутная и еще более зловещая опасность, чем когда-то на поле боя.
– У меня просто случился новый приступ лихорадки. Но сейчас, похоже, бредите вы, мадам, намекая на яд и заговор.
– Мои слова часто воспринимают подобным образом, – без обиды произнесла Ирен. – Все дело в моей приверженности драматичному оперному искусству. Простите, что надоедаю, когда вы еще столь слабы. Оставляю вас на нежное попечение мисс Хаксли. Без сомнения, вам обоим нужно многое обсудить.
Юбка примадонны величественно зашуршала, когда она выскользнула из спальни.
Годфри задержался у кровати:
– Если завтра почувствуете себя достаточно окрепшим, можно будет на время переместить вас в сад; свежий воздух лечит от лихорадки быстрее, чем что бы то ни было.
Вокруг уголков карих глаз мистера Стенхоупа собрались морщинки.
– А нет ли у вас табака, мистер Нортон? Признаюсь, мне очень хочется покурить. Вне дома я не побеспокою леди дымом.
