– Египетские. – Он кивнул Ирен: – Превосходный вкус для американки, мадам.
– У меня и правда превосходный вкус, мистер Стенхоуп, о чем можно судить по моим помощникам.
Мистер Стенхоуп посмотрел по очереди на Годфри и на меня, потом усмехнулся:
– Прошу вас, зовите меня Стен. Я слишком долго находился среди чужих людей, которые произносили мое имя только с тем, чтобы отвлечь меня и воткнуть кинжал под ребра.
– Стен? – повторила я с неудовольствием. Столь тривиальное имя годится скорее слесарю, чем джентльмену или солдату. Признаюсь, что за прошедшие годы сочетание «Эмерсон Стенхоуп» запечатлелось в памяти и в воображении как гораздо более благозвучное.
– Армейское прозвище, – грубовато пояснил он. – Короткое и славное, и напоминает о днях, давно потерянных для меня.
Я опустила взгляд, не в силах спорить с глубокими эмоциями, отражавшимися на его лице.
– История, которую вы собираетесь нам поведать, началась в армии, – подсказала Ирен с вдумчивым видом. Она была как никогда нетерпелива и желала перейти к сути дела.
– Верно. Как и большинство историй о смерти и предательстве и о проклятой беспечности. Подробности авантюры нашей страны в Афганистане с тысяча восемьсот семьдесят восьмого по восемьдесят первый уже стерлись в общественном сознании и для этого были веские причины. Большая игра России и Британии на просторах бесплодных афганских степей не принесла Англии победы.
– Вы имеете в виду бегство в пятидесятые годы, отход из Кабула и истребление гражданских лиц, – вставил Годфри. – Похоже, у афганцев не принято вести войну по правилам цивилизованного мира.
Мистер Стенхоуп бросил на него острый взгляд:
– Ни одна нация не ведет войну цивилизованными методами, мистер Нортон, хотя мы часто подчеркиваем жестокость противника, а не то, что совершает наша сторона.
Ирен нетерпеливо затянулась тонкой темной сигаретой:
– Почему же вас желают убить сейчас, после войны, которая, как вы признаете, уже давно забыта?
– Возможно, потому, что я не забываю.
– Вот как. – Она поудобнее устроилась в кресле с той же невинной кошачьей грацией, что и Люцифер, когда он сворачивался клубком перед камином. – Те, кто отказывается забывать, могут действительно превратиться в проблему. Что же за воспоминание, для кого-то столь ценное – или неудобное, – вы храните? Мы уже знаем, что вы стремитесь спасти жизнь человека, которого не знаете. Но почему опасность угрожает вам самому?
– Я все еще не убежден, что так оно и есть. – При этом заявлении Годфри без лишних комментариев показал ему искореженный свинцовый шарик. Мистер Стенхоуп устало кивнул: – Трудно спорить со стреляной пулей, но мне кажется, что я знаю стрелка. Он не промахнулся бы, не сделай он этого намеренно.
– Но, – заметила я, – в тот момент мы наклонились, чтобы поймать кота, разве не помните? Головы у нас обоих были опущены.
– Судя по тому, где пуля вошла в столбик кровати, – добавил Годфри, – она должна была пробить вам череп, если бы вы лежали неподвижно на кровати, а не гонялись за котами вместе с Нелл.
– Нелл? – Наш гость взглянул на меня с некоторым недоумением.
– Прозвище, – самодовольно объяснила я этот пустяк. – Оно тоже короткое и гораздо более удобное, чем Пенелопа, к тому же позволяет избежать бесконечных аллюзий мистера Уайльда насчет скромности обладательницы этого имени в классической литературе.
Стенхоуп медленно кивнул:
– Я забыл, что вы тоже проделали долгий путь. – Он отхлебнул бренди и неожиданно заявил: – А это получше соленого чая.
– Зачем же пить соленый чай? – удивилась я.
– Сахар – продукт в Афганистане редкий и настолько дорогой, что чай там пьют с солью. Но и соль тоже так высоко ценится, что ее берегут исключительно для чая.
– Абсолютно неподходящее место для англичанина!
– Вы правы, мисс Хаксли, именно поэтому после Второй афганской войны, мы, британцы, отступили в более приятные земли Индии. Даже русские с их яростными амбициями, похоже, отказались от своих надежд относительно той территории.
– Но почему вы остались там? – требовательно спросила Ирен.
– Я не мог вернуться.
– Почему же? Вы не были ранены, и у вас есть медаль. Это больше, чем у многих мужчин, прошедших войну.
– Но как вы?.. – Он попробовал подняться, но слабость – или бренди, или они оба вместе – заставила его опуститься.
– Я обыскала ваше весьма интригующее одеяние и нашла медаль в ботинке.
– Так не обращаются с гостем, мадам.
Золотисто-карие глаза Ирен вспыхнули мягким газовым светом сквозь голубоватый дымок ее сигареты:
– Вы не гость, мой дорогой Стен, вы головоломка.
Он нахмурился:
– Я начинаю опасаться, что попал в логово тех, кто смертельно опаснее Тигра.
– Предполагаемого стрелка? – подсказал Годфри.
Мистер Стенхоуп взглянул на меня:
– Ваши друзья поразительно быстро все схватывают, мисс Хаксли.
– Признаю, они любопытны, как кошки, хоть я и не одобряю их наклонностей. Впрочем, несмотря на непреодолимый интерес к очень личным делам других людей, Нортоны действительно оказали помощь некоторым из них. Постарайтесь не судить их строго.
Мой комментарий вызвал горький смех.
– Больше похоже, что все выйдет наоборот, – сказал мистер Стенхоуп. – Ладно. Я расскажу вам то, что вы желаете знать, хотя правда весьма уродлива.
Ирен перехватила его взгляд:
– Сначала скажите: медаль, которую я нашла в ботинке, принадлежит вам?
Он снова попытался встать, а в его светлых глазах загорелся огонь.
– Клянусь богом, мадам Нортон, вы вступили в ту область, которую даже сам Тигр побоялся бы трогать. Я бы не покрыл себя позором, присвоив чужую медаль.
Ирен пожала плечами:
– Б́ольшая часть человечества гораздо проще относится к подобным вещам, и подозреваю, что многие из них служат в войсках ее величества, особенно в наши наихудшие времена.
Он немного присмирел, заметив, что каждый его агрессивный жест заставляет Годфри выпрямиться на стуле с решительностью тигра перед броском. Стенхоуп снова взглянул на меня в надежде на понимание:
– Но хотя бы мисс Хаксли не предполагает, что я краду медали?
– Никогда! – воскликнула я. – Боюсь, что на моих друзей повлияла ваша нынешняя внешность, а не достойное прошлое, мистер Стенхоуп.
Тогда он рассмеялся еле слышно, про себя, почесав бороду:
– Наверное, я выгляжу совершенным дикарем. Я и забыл… Когда я только прибыл в Кабул и оказался восприимчивым к местным языкам, мои сослуживцы-офицеры смотрели на меня косо. Знаете, они считали это неподобающим – говорить, как местные. Предпочитали орать на аборигенов по-английски; впрочем, те в любом случае не подчинялись. Но у меня обнаружились некоторые способности: мало кто мог так бойко говорить на афганском и на разных диалектах. Поэтому меня сделали шпионом.
