Как и подобает мужчине, супруг примадонны поспешил прийти на помощь, бойко заговорив по-французски.
Словно зачарованная, я наблюдала за жарким спором, разгоревшимся между Годфри и служителем морга. Достаточно было одного лишь взгляда на землистое лицо смотрителя, чтобы понять, какие эмоции бушевали в его душе: сперва возникло вежливое недоумение, затем сомнение, изумление, отчаянное сопротивление, неуверенность, нежелание, отвращение…
Годфри изъяснялся с ним свободно и плавно, словно мирная Сена, беспрерывно несущая свои волны.
В конце концов смотритель сдался: взглянув на нас с Ирен в последний раз, он подошел к мертвецу и начал расстегивать его рубашку.
– Anglais
[16]
, – презрительно процедил он.
Я, конечно же, опечалилась, что любопытство подруги, свойственное американкам, вызвало столь негативную оценку моих соотечественников, но, увы, была не в силах возразить.
Лишь только открылись голые плечи покойника, меня тоже охватило волнение: а что если и у него на груди сияет татуировка? Значит ли это, что оба утопленника были моряками? Или между их смертями – а может, и жизнями, – существует иная, куда более зловещая связь?
Ирен разочарованно вздохнула. Не удержавшись, я тоже взглянула на несчастного. На его волосатой груди была начертана темная, извилистая буква «S», не менее трех дюймов
[17]
в длину.
И снова вздох примадонны.
– Ты что же, не рада сей отвратительной находке? – удивилась я.
Я достала блокнот, чтобы подруга перерисовала зловещую метку. Мне не терпелось поскорее записать в дневник все, что с нами происходило, до мельчайших, даже самых неприятных деталей, ведь мои воспоминания не раз сослужили нам добрую службу.
– Мало того, что у него тоже татуировка, – пояснила я. – Ведь это опять буква, и в том же вычурном стиле. Вот оно – доказательство того, что этот бедняга тесно связан с человеком, покоившимся на обеденном столе Брэма Стокера много лет назад. Хотя смысл этой связи мне неподвластен… Ирен?
По просьбе подруги я сама выполнила эскиз, и мы с Годфри тотчас сравнили его с оригиналом. К моему удивлению, получилось очень похоже.
Ирен уже не смотрела на татуировку – и это после всего, через что нам с Годфри пришлось пройти, чтобы она смогла ее увидеть! Нет, на сей раз взор ее был устремлен на лицо покойника – невзрачное, широкое, цвета застиранной скатерти.
– Что там, дорогая? – Годфри подался вперед.
Смотритель закатил глаза и вновь процедил:
– Anglais.
– То, что я вижу, превзошло все мои ожидания, – вымолвила наконец Ирен, отстраняясь от трупа и протягивая мне блокнот. – Черты лица у него не французские, а кельтские, – я так и думала. Но я и не предполагала, что на шее у него синяки. И почему мы не осмотрели покойника из Челси более основательно? Сначала его задушили, а уж затем бросили в реку. Вероятно, самоубийцу из Челси тоже пытались задушить.
– Может, рыбаки слишком сильно сдавили ему шею, – предположил Годфри. – Это, конечно же, более логичное объяснение.
– Да так, что остались синяки? – В голосе подруги звучало сомнение.
Тут она вдруг вспомнила о смотрителе и, покачав головой, промокнула глаза кружевным платком.
– Нет, быть того не может! – запричитала она. – Он совсем не похож на нашего бедного Антуана. – Ее внезапно, как по команде, покрасневшие глаза повернулись ко мне. – Правда ведь, Филиппа? Совсем не похож. Благодарю, месье.
Годфри принялся переводить сию притворную тираду смотрителю, но актерское мастерство Ирен подействовало на того куда сильнее. Он уже готов был вывести нас из склепа.
Мне удалось чуть-чуть задержаться – вечно они про меня забывают; должно быть, всему виной кротость, свойственная выходцам из Шропшира, – и наскоро записать в дневник свежие впечатления. Увидев, что троица приближается к арке, я поспешила за ними.
В полном составе, как и пришли, мы ретировались, оставив покойников в мрачных раздумьях. Прежде чем покинуть морг, я не удержалась и устремила прощальный взгляд на лицо несчастной малышки, пришпиленное, словно бабочка-альбинос, к влажной каменной стене.
Глава шестая
Загадочное письмо мистера Нортона
– Носовой платок, вымоченный в аммиаке! – объявила Ирен. – Старый актерский трюк.
– Теперь понятно, как ты в нужный момент вызываешь слезы. Может, и прячешь их так же? – предположила я. – Итак, что все-таки значат извилистые буквицы?
После ужина мы собрались в гостиной, чтобы взглянуть на эскизы татуировок при свете лампы. Даже взъерошенный Казанова прижался к прутьям клетки, вытянув тощую шею.
– Буквы выведены столь искусно, что могли бы украсить средневековую рукопись, – мило нахмурился Годфри.
– Как жаль, что нельзя было их сфотографировать! – посетовала Ирен. – Нелл могла упустить ту или иную значимую деталь, когда перерисовывала татуировки в блокнот. Может, кто-то намеренно придал им схожесть с буквами, дабы ввести нас в заблуждение.
– Ты хочешь сказать, что суть кроется не в контурах, а в узорах? – Мысль супруги воодушевила Годфри. – Это было бы чертовски умно!
– Может, зеркало? – предложила я.
– Зеркало? – переспросили Нортоны в унисон.
– Возможно, что-то прояснится, если мы посмотрим на них задом наперед.
Схватив эскизы, Ирен и Годфри бросились в вестибюль. Увы, отражения нам тоже ни о чем не говорили.
– С чего вы решили, что в этих символах кроется некий тайный смысл? – поинтересовалась я. – Может, это всего лишь начальные буквы каких-нибудь имен. Скажем, Оливер и Сидни.
– Или их французских эквивалентов – Оливье и Сен-Дени, – подхватил Годфри. – Вполне возможно, что это и не англичане вовсе.
– Как насчет Офелии и Серафимы? – предположила я.
– Прекрасная мысль, Нелл! – Годфри уставился в потолок, обдумывая мои слова. – Подобным способом мужчины часто выражают свое почтение дамам сердца.
Наши предположения, возникающие одно за другим, рассердили примадонну.
– Давайте уже от чего-то отталкиваться, – недовольно промолвила она, передвигая рисунки по зеркалу, словно кусочки мозаики. – Вполне возможно, что это инициалы. Во всяком случае, сейчас это единственное, за что можно зацепиться. – Последовала долгая пауза. – Как же мне надоела эта Франция!
С этими словами Ирен бросила эскизы и кинулась в музыкальную комнату, оставив меня и Годфри у старого зеркала. Вскоре послышались свирепые удары по клавишам, и зазвучала музыка Вагнера.
Пока я подбирала рисунки, Годфри налил бокал хереса. Мы на цыпочках прокрались в музыкальную комнату, оставив без внимания Казанову, верещавшего «Хор пилигримов».
