– Следовательно, он был иностранным? – осведомился Годфри.
– Так показалось мне.
– Но письма приходили из разных стран, – сказала Ирен.
– И от разных отправителей, – добавил Годфри.
– Или одного заядлого путешественника, – поправила Ирен.
– Когда скончался ваш отец? – спросил Годфри Луизу.
– Пятнадцать лет назад. Смерть его стала жутким скандалом. Вот почему я должна во что бы то ни стало стереть с себя позорное клеймо. Я не вынесу разочарования и гнева дяди. Когда я подросла, за мной повсюду начал ходить его слуга, потому что дядя все время подозревал меня в дурных поступках. А теперь, когда на мне стоит эта гадкая метка, он решит, что я не достойна приданого. На мне никто не женится. Я погибла, как если бы пошла по распутным следам отца! – Луиза тихо заплакала.
– Глупости, дорогая. – Я удивилась собственной смелости. – Не отчаивайтесь. Я сама осталась сиротой, когда мне не было и двадцати. И у моего отца, праведного приходского священника, не нашлось никого, кому он мог бы меня доверить. К тому же он был очень беден и распоряжался лишь теми средствами, что собирал для нуждающихся. Постарайтесь убедить дядю с тетей в вашей невиновности. А если они не поверят и отвергнут вас, вы всегда сможете найти работу. Самостоятельность чудесно преображает женщину.
– Работу? – ужаснулась Луиза.
Я собралась поведать ей обо всех прелестях женской независимости, как вдруг вмешалась Ирен:
– Разумеется, мисс Хаксли права. Ты должна убедить опекунов, что это произошло не по твоей вине.
– Но как? – причитала глупышка.
Годфри предпочел вновь вернуться к расспросам о том, что с ней приключилось:
– Продолжайте, пожалуйста. Кто вас похитил? Сколько их было? Где это произошло? Как им удалось увильнуть от слуги вашего дяди?
– Вы о Пьере? Он даже не вступился за меня. – Нахмурившись, Луиза потерла виски: – Как же болит голова! Я помню, как гуляла в Булонском лесу, а потом вдруг очутилась в той ужасной комнате, обнаружила татуировку у себя на груди и выбежала на улицу. И тут я увидела реку – в лучах полуденного солнца она блестела, словно золотая тесьма. Мне больше не хотелось жить, и я прыгнула в воду. От холода я вся оцепенела – так порой случается, когда ложишься в ледяную постель. Я проваливалась в забытье, как вдруг появился месье Нортон и потащил меня обратно к берегу, к позору, все дальше и дальше от тихой, спокойной реки!
Моя подруга поднялась и присела на подлокотник, приобняв Луизу за дрожащие плечи:
– Тише, дорогая моя. – Ирен обернулась к нам и вполголоса сообщила: – Мы немного побеседовали, пока я помогала ей с туалетом. Я убеждена, что татуировка – это часть чьего-то коварного плана. Заговорщики усыпили девочку хлороформом и увезли в карете.
– А что же случилось с Пьером? – поинтересовался Годфри.
– Его обвели вокруг пальца. Или…
– Он сам пособничал преступникам! – вырвалось у меня.
– Уже поздно, дитя мое, – шепнула Ирен Луизе. – Соберись с силами и отправляйся домой.
– Домой? Никогда!
– Сегодня же, – настаивала Ирен. – В противном случае твои оправдания будут звучать неправдоподобно. Мы скажем, что на прогулке тебе вдруг сделалось дурно. Мы с супругом нашли тебя и отвезли в нашу резиденцию в Нёйи – по сути, так все и было, разве нет? Здесь ты постепенно пришла в себя, а горничная высушила и почистила твою одежду. Так что ты можешь спокойно вернуться и сделать вид, словно ничего не произошло.
– Но ведь… – Как и многие, кому довелось иметь дело с Ирен, Луиза почти потеряла дар речи перед ее непоколебимой волей. – Но ведь я уже не та, что прежде, мадам! – вырвалось у нее.
– Тише! Не делай поспешных выводов. – Ирен отвела прядь волос со щеки своей подопечной. – Я дам тебе чудесный крем, который скроет твое… необычное украшение. И потом, разве ты не знала, что некоторые особы – и довольно знаменитые – сами не прочь лечь под иглу?
– Вы говорите о себе, мадам?
– Нет – во всяком случае, пока.
– Ирен! – вырвалось у меня.
– Но я слышала… – С этими словами Ирен нагнулась к Луизе и что-то зашептала ей на ухо.
– Вы уверены, мадам? У нее есть татуировка?
– Разумеется. Может, ты еще будешь гордиться сувениром, оставшимся на память от этого приключения. Однако сейчас тебе ничего не стоит спрятать его даже от служанки, если ты, конечно, позаботишься об этом.
– Зачем же разыгрывать спектакль, если в один прекрасный день дядя получит письмо и обо всем узнает?
– Потому что мы обязательно докопаемся до сути сего загадочного дела. Прости, так говорят англичане. Я хотела сказать, что мы…
– Найдем мерзавцев, – отрезал Годфри, словно восходящий на эшафот Сидни Картон
[23]
.
Слог его оказался на удивление заразительным.
– Найдем мерзавцев и… – начала Ирен.
– Расшифруем тайный смысл татуировок, – подытожила я.
– Конечно, мисс Хаксли права. Мы обязательно выясним, почему негодяи схватили столь благовоспитанную юную француженку в Булонском лесу и самовольно нанесли ей татуировку. А затем мы… – Ирен вдруг замолчала, не в силах продолжать от переизбытка чувств.
– Хватит болтать! – проскрипел Казанова из гостиной.
Ирен поняла намек:
– Довольно разговоров. Пора действовать. О тебе позаботится Софи. – Она кивнула в сторону служанки, ожидавшей в коридоре.
Наша заблудшая овечка послушно проследовала к двери, словно лунатик, околдованный чарами Морфея, – голос моей подруги обладал удивительной силой, когда на то была ее воля.
– И еще кое-что, – обратилась Ирен к Луизе. – Ты должна сообщить нам фамилию дяди, иначе мы не сможем отвезти тебя домой.
Луиза остановилась; взор ее омрачился.
– Монпансье, мадам.
Софи сделала почтительный реверанс и повела Луизу наверх.
Годфри размял ноги, словно только что вернулся из утомительного путешествия.
– Завтра же отвезем ее домой. Монпансье… С ума сойти! Монпансье был одним из маршалов Франции при Наполеоне. Должно быть, это его правнук.
– Чудесно. – Ирен рухнула в освободившееся кресло, усталая, но несказанно довольная. – Одно из первых семейств Франции. С каждым днем эта тайна становится все загадочнее и загадочнее.
Глава девятая
Французский связной
Казанова, которому позволили немного полетать, усердно клевал виноградину, зажатую в чешуйчатой ноге. (Я, конечно, уже давно перестала настаивать, что ножки рояля следует скрывать от посторонних глаз.
[24]
Но я по-прежнему глубоко убеждена, что попугаям не помешали бы гетры – не хорошего тона ради, а исключительно из эстетических соображений.)
