Из Парижа мы выехали рано утром. Поезд был оснащен весьма скудными туалетными принадлежностями, и нам с Ирен пришлось ждать добрую половину пути, прежде чем мы смогли воспользоваться удобствами деревенского ресторанчика близ Лиона. После небольшой остановки мы отправились в Авиньон. Путь туда был сущим кошмаром: казалось, целую вечность поезд на бешеной скорости мчался по расшатанным рельсам, рассекая неприветливый пейзаж. К счастью, от Авиньона до Марселя было рукой подать, и следующие пару часов мы проехали куда спокойнее, наслаждаясь нежной красотой природы.
Ирен склонилась над эскизами татуировок, Годфри читал сборник французских законов о недвижимости, а я лениво рассматривала проплывавшие за окном этюды деревенской жизни и вскоре заснула, убаюканная стуком колес.
Очнулась я уже в цивилизованном мире и тотчас окунулась в бурлящий ритм городской жизни. Пред нами, словно гигантский амфитеатр на морских просторах, раскинулся Марсель, усеянный величавыми крепостями. Лес мачт прорез́ал гавань и вздымался в сине-зеленое небо, меркнувшее в лучах багряного заката. Марсель встретил нас соленым запахом моря; стайки чаек длинными белыми полосками рассекали темнеющую небесную высь.
Сырые марсельские улицы, выложенные булыжником, блестели от рыбной чешуи, яркой, будто конфетти из фольги. У мужчин были здоровые загорелые лица. Среди них нет-нет да и попадался моряк, приютивший на плече попугая.
Мы остановились в отеле с видом на старый порт: ближайший поезд в Монте-Карло отправлялся лишь на следующее утро. Вечер я провела в номере, в то время как Нортоны захотели отведать марсельской ухи, устриц и шампанского и вышли на оживленные улицы. У меня же после тяжелой дороги совсем пропал аппетит. Я поужинала французской булкой и сыром, купленными Годфри на местном рынке и, к слову, весьма приятными на вкус, вот только сыр изрядно попахивал, а булка была уж слишком рассыпчата. Такая она, знаменитая французская кухня.
К утру я все же приободрилась, перестала жаловаться и была готова продолжить наше увлекательное путешествие. Обрадовалась я и новехонькому поезду с надписью «Линия „Вест“», что поблескивал в свете утреннего солнца. Засвистел пар, заскрежетали поршни, и паровоз запыхтел, обдав клубами дыма вокзал Сен-Шарль. Вскоре нашему взору предстанет гористое побережье Канн, за ним – благоухающие холмы Граса, великого парфюмерного края, и, наконец, сам Монте-Карло.
– Подождите! – закричала вдруг Ирен, когда мы готовились к посадке. Даже носильщик, укладывавший наши саквояжи на полку, остановился, услышав ее громкий голос. – Вчера вечером я видела на вокзале восхитительные открытки! Надо купить парочку.
Я посмотрела на нее, раскрыв рот от изумления:
– Тебя считают умершей, Ирен. Вряд ли в такой ситуации уместно посылать открытки, да и кому?
Она беззаботно пожала плечами:
– Оставлю на память. Одна из них – сущий кошмар! На ней изображен самоубийца, висящий рядом с казино в Монте-Карло.
Ну, раз уж самоубийца… Я все поняла и цокнула языком – так домработница в нашем приходе подзывала цыплят. На письме этот звук обозначается как «ц-ц-ц», что едва ли соответствует его предназначению и эффекту, который он производит.
– Вот как. Открытки с видами Монте-Карло, – промолвила я. – Разумеется, именно так Шерлок Холмс начинает исследовать новую местность. Кто знает, какие секреты таятся в простых открытках?
– Именно! – Ирен допустила досадную оплошность, оставив без внимания мой сарказм. – Годфри о тебе позаботится.
– На поезд опоздаешь! – воскликнула я неподобающим леди громким голосом, но тщетно: Ирен развернулась и принялась продираться сквозь толпу пассажиров.
Годфри взял меня под руку и ободряюще произнес:
– Не переживай, Нелл. Уверяю тебя, Ирен будет благоразумна. Однако следует отдать ей должное: не опоздай она на тот роковой поезд в Альпах, мы бы взлетели на воздух.
– В Альпах, по крайней мере, воздух чист и свеж, – проворчала я. – А спертый и тяжелый воздух Марселя насквозь пропитался развратом и сплетнями. По-моему, он пахнет обитателями морских пучин еще больше, чем марсельская уха! Боюсь, все эти приключения до добра не доведут!
И тут на меня налетел грубоватый тип в полосатой тельняшке, сшитой из джерсовой ткани. Не успев увернуться, я ударилась о вагон.
– Поосторожнее, любезный! – крикнул Годфри по-французски.
Дикарь осклабился, обнажив ряд желто-черных зубов.
– Ах, простите, ваше высочество, – презрительно фыркнул он. – Но у меня тоже есть билет в вагон первого класса, так что не надо считать его своей собственностью.
– Не смейте так разговаривать с дамой! – возмутился мой спутник.
– Почему бы не обсудить это в поезде, ваша светлость? Заодно поговорим и о даме. Поднимайтесь, да поживее!
Годфри и не думал следовать приказу незнакомца. Взгляд его сделался напряженным. Я развернулась и увидела, что из-за грубияна, загородившего нам путь, позади нас начала скапливаться очередь. По крайней мере, мы уж точно задерживали одного индуса. Мне пришла в голову странная мысль: наши будущие попутчики выглядели так, будто только что сошли с палубы баржи.
Не успела я сообщить о столь любопытном наблюдении Годфри, как он схватил меня за руку и завел в пустое купе, где на багажных полках лежали наши саквояжи. Дикарь подтолкнул меня к сиденью, располагавшемуся в середине.
Почему же Годфри безропотно ему подчинился? И тут меня осенило. Индус, вошедший в купе вслед за моим другом, держал у его ребра искривленный нож.
– Годфри! – Я чуть было не вскочила, но Джерсовый грубо меня осадил.
– Не дергайтесь, мадам, – сказал он. – И помолчите. Мы с вашим мужем должны кое-что уладить. Вмешаетесь – вам же хуже.
Мы с Годфри обескураженно посмотрели друг на друга. Он бросил взгляд в окно и тотчас отвернулся: в толпе людей, собравшихся на платформе, как раз появилась Ирен. Она вышла из здания вокзала и направилась к вагону, разглядывая открытки.
Джерсовый кивком указал своему смуглому сообщнику на окно. Индус мгновенно подчинился и принялся сдвигать шторки, прикрепленные к латунному карнизу. Только французы могли додуматься повесить в вагоне бархатные шторы!
Тем временем примадонна подняла взгляд от открыток и принялась нас искать. В глазах ее мелькнуло недоумение пополам с беспокойством.
Шторы сомкнулись, и мы потеряли ее из виду, как если бы перед ней закрылся занавес, возвещая о конце акта: тяжелые полотнища неумолимо движутся по направлению друг к другу, фигура ее становится все уже и уже, а затем и вовсе исчезает из поля зрения.
Как только индус задернул занавески и купе погрузилось в зловещую полутьму, во взгляде Годфри промелькнуло облегчение. Я, разумеется, по достоинству оценила его мужественное стремление уберечь от опасности супругу, но было довольно досадно, что меня в сложившейся ситуации пожалеть некому.
