Однажды она добралась до разрушенной хижины Гунноры — по крайней мере Альруна была уверена, что это та самая хижина. Сейнфреда рассказывала ей, что сестра пару лет жила в лесу совсем одна, и только иногда Гуннору навещали родные или женщины из окрестных деревень, нуждавшиеся в помощи мастерицы рун.
От рун не осталось и следа, да и хижина совсем развалилась. На поляне Альруна нашла несколько перьев — то ли они остались тут после жертвоприношения, а может быть, птица сама умерла здесь. Поляна, где когда-то жила мастерица рун, была удивительно тихой, будто никто не хотел селиться в этих местах, даже теперь, когда Гунноры тут не было. Альруна представила себе, как ее соперница с распущенными и всклокоченными волосами сидит перед хижиной, проводя языческие ритуалы. Ее бросило в дрожь.
К этому времени она успела подружиться с Сейнфредой, и они многое друг другу рассказывали, только о маленьком Ричарде и бесплодии больше не говорили. И все же, когда Альруна думала о Гунноре, она чувствовала горечь. Былая ненависть не развеялась только оттого, что Гуннора увезла ее в этот лес, проявив понимание и сочувствие. Теперь же, стоя перед этой хижиной, Альруна поняла, что ее ненависть была вызвана не только безответной любовью к Ричарду, но и неприязнью ко всему языческому. Ее родители были из рода язычников, диких и кровожадных норманнов, не желавших принимать крещение, но сами они отчаянно пытались отринуть прошлое и воспитать свою дочь истинной христианкой. Крещение Гунноры ничего не изменило, Альруне по-прежнему казалось, что они обречены на вечную вражду, вражду, обусловленную зовом их крови.
И вновь ей вспомнились слова Сейнфреды о том, что нужно перейти эту реку страданий вброд и согреться на другом берегу. Ненависть к Гунноре тоже была подобна такой реке, только пламенной, и огонь полыхал в ее русле, не давая двум женщинам сблизиться, покинуть свой берег.
— Ты и правда простила меня? Или просто околдовала? Отправила в лес, чтобы избавиться от меня, ведь тебе казалось, что в монастыре я слишком близко? — Альруна произнесла эти слова вслух и вздрогнула от звуков собственного голоса.
Ей хотелось не думать об этом, но слова неотвязно кружили над ней, точно злые духи леса, подстерегали на каждом шагу, преследовали, пугали. Альруна пыталась сбежать от них, от собственного смятения, от страха, что ее измученная одиночеством душа будет столь же ожесточенно цепляться за ненависть, как раньше цеплялась за любовь.
Так у нее не останется будущего, а ведь Альруне иногда казалось, что она сможет начать новую жизнь, и эта жизнь манила ее, как тепло солнца, скрытого густой листвой. Если держаться за ненависть, то ей не найти выхода из этого леса, а ведь Альруне так этого хотелось. Пусть не сейчас, но хоть когда-нибудь!
По крайней мере для начала нужно найти тропинку от этой хижины к домику Сейнфреды. Лесной лог раскинулся перед ней, точно лабиринт, и Альруна заплутала, только через несколько часов вновь выйдя к хижине Гунноры. Что, если это дух датчанки пленил ее, не отпускал?
«Глупости!» — подумала Альруна, вновь пытаясь найти нужную тропинку. На этот раз ей удалось выйти к домику Замо. Его еще не было видно из-за деревьев, но Альруна отчетливо слышала плеск воды и громкие голоса. Вздохнув с облегчением, она ускорила шаг.
Но подойдя поближе, она поняла, что первый голос принадлежит кому-то незнакомому, а во втором слышится страх. Ее облегчение сменилось тревогой.
Юг не подарил Агнарру славу, но подарил богатство. Они ограбили уже множество монастырей, забирая все, что попадало им под руку: дароносицы, канделябры, даже пару коз, которых его люди забили и съели. В большинстве монастырей монахи успевали сбежать до их прибытия, но в одном они наткнулись на двух стариков, согбенных годами, полуслепых. Не было славы и отваги в том, чтобы убить их, но Агнарр понимал, что его людям нужно твердо знать — они выбрали правильного предводителя. А что может быть лучшим знаком этого, как не украшенные драгоценными камнями золотые и серебряные чаши да пролитая кровь? Может быть, они настолько глупы, что спутают жадность и жестокость с доблестью…
По ночам его люди спали, сытые и довольные, но Агнарра преследовали кошмары. В этих снах он сражался, отрубал головы, всаживал меч в грудь врага, но трупы, которыми он усеивал мир, поднимались. Эти живые мертвецы следовали за ним, заливая все вокруг своей кровью, и ничто не могло их остановить. Они смеялись над Агнарром. Иногда некоторые из них походили на черноволосую датчанку. Иногда — на Берит.
При жизни Берит была настоящей красавицей, теперь же ее лицо превратилось в жуткую звериную морду, а медвяно-рыжие волосы стали змеями.
— Нельзя победить, убивая, — насмешливо говорила Берит. — Побеждаешь, только когда живешь. Когда я умерла по своей воле, моя душа осталась цела, а твое сердце умерло, и тебе никогда не пролить столько крови, чтобы оно забилось вновь. Не себя я убила, но тебя…
Она говорила, а из ее рта текла кровь. Змеи сползли с ее головы, спасаясь бегством от этого чудовища. И только Агнарр не мог сбежать. Во сне он не мог пошевельнуться, и его объял страх утонуть в крови Берит и чувство полного бессилия. Он не хотел слушать ее презрительные речи, но не мог уйти.
Ночью ему некуда было скрыться от Берит, зато днем он гнал своих людей все дальше на юг.
Прошло два месяца.
И вот однажды Агнарр объявил воинам о своем решении:
— Мы возвращаемся!
Недовольных он бил, тем же, кто осмеливался возразить ему, отрубал головы. Это не принесло ему уважения соратников, но вселило в их сердца страх. Этот страх удерживал группу его сторонников вместе. К тому же убийство, пусть и собственных людей, приносило ему намного больше удовольствия, чем убийство врагов в снах.
На обратном пути они не нашли никаких следов его матери, хотя Агнарр и искал ее. Искал, пусть его и пугала мысль о встрече с Эглой, мысль о том, что он вновь услышит ее резкий голос.
И вдруг Агнарра осенило. Снизошедшее на него понимание вызвало бурю гнева в его душе, гнева на самого себя: «Как же я был глуп! Как слеп!»
Был ведь способ отомстить той черноволосой датчанке, Гунноре, отплатить ей за то, что она выставила его идиотом, — когда сбежала из его лагеря, а главное, когда выступила перед датчанами в поддержку Ричарда. Чтобы наказать ее, не нужно подбираться к ней близко, похищать, бить, насиловать. Есть другой способ причинить ей боль, вселить в ее душу страх и отчаяние, как она поступила с ним.
Девчонки, с которыми она путешествовала, девчонки, не вызвавшие у Агнарра никакого интереса, были… ее сестрами! Он даже встречал их, говорил с ними — тогда, в лесу. Потом он злился на то, что одна из девочек указала ему неверный путь, но не придал этой встрече значения. Он не задумывался об их связи с черноволосой датчанкой. Потом он видел Гуннору с младшими сестрами — у того лесника и его белокурой женушки.
