– Он всё ещё в коме? – спросила Рита, лёжа в постели.
– Оживает помаленьку, пару раз глаза открывал. Но пока не говорит.
Рита дотронулась до щеки, и лицо её исказилось. Опалённую кожу, несмотря на мази и примочки, жгло и дёргало. Правда, врачи заверили, что до свадьбы заживёт и следов не останется, но кто ж у нас верит врачам? А ещё досадно, что пришлось обрезать волосы. Стрижки под мальчуганов сейчас в моде, однако Рите они никогда не нравились. Причёска была такая пышная, красивая, а остался глупо торчащий ёжик.
У Семёнова имелись все основания для праведного гнева по поводу легкомыслия несознательной дочери. Но ругать страдалицу противоречило принципам гуманности. После малоприятной беседы с начальством, суть которой свелась к выяснению того, как в квартире только что ограбленного и лежавшего без чувств гражданина очутились посторонние, майор ограничился кратким набором идиоматических выражений и никаких рекламаций выдвигать Рите не стал. В конце концов, её легкомыслие помогло дополнить дело Калитвинцева новыми деталями.
– Кто бы мог подумать… – Семёнов потискал в кармане портсигар, словно эспандер, жалея, что в палате нельзя курить. – Эдакая система самоликвидации при попытке проникновения. Ты нажала кнопку, и компьютер дал команду на взрывы… кхм! Мины сработаны кустарно, но в компе явно ковырялся спец. Без знаний такую хренотень не смастеришь и не установишь.
– Неужели Калитвинцев сам это сделал?
– Этот файл вообще невозможно было открыть, мины взрывались по-любому. Иными словами, его запечатали наглухо – чтоб никто никогда не прочитал, что там написано. А написано, знать, было что-то очень увлекательное. Ты не знаешь, что именно?
– Нет, – поколебавшись, тихо произнесла Рита.
– Ну-ну, – Семёнов выпростал из полиэтиленового пакета кулёк шоколадных трюфелей, связку зеленовато-канареечных бананов и литровую банку с абрикосовым компотом, водрузил всё это на прикроватную тумбочку. – Может, тебе колбасы или там ещё чего?… Кхм! Кормят, поди, отвратно.
– Нет, пап, не надо. – Рита, приподнявшись над подушкой, замотала головой и скривилась от рези в пострадавшем затылке. – Лучше книг принеси. Сегодня в туалете в Эрмитаже должны были Кафку оставить…
– Вот ещё! Стану я в общественных сортирах макулатуру собирать, – проворчал Семёнов, поднимаясь. – Твой лечащий запретил книжки приносить. Сказал, тебе покой требуется.
– Достал он уже со своим покоем! – огрызнулась Рита. – Тоска тут, пап… Забирай меня домой.
– Денька через два обещали выписать. А этому… кхм… пособнику твоему ещё недельку поваляться придётся.
Рита прикинулась, будто самочувствие Вышаты волнует её не сильно, но сердце неожиданно поджалось, как провокатор, готовящийся выдать явки подпольщиков, и она вздрогнула, подумав, что на самом деле этот парень ей вовсе небезразличен.
– Ладно, лежи, – проговорил Семёнов на прощание. – Не скучай, вечером позвоню. – Он ещё немного потоптался у двери, вполголоса прибавил: – Я матери ничего не рассказывал. Незачем ей нервы трепать.
Ответный взгляд Риты выражал согласие и благодарность. Её мать была сотрудницей российского посольства в Сан-Марино, дома появлялась нечасто и привыкла контролировать взросление дочери посредством телефонной связи. Отношение к роду её занятий было у Риты двойственным. Она не боялась самостоятельности, с детства привыкла обходиться без нянек, но, отвечая на вопрос, где работает её родительница, всегда запиналась и розовела. Её смущала не дипломатическая служба, а страна, куда по прихоти фортуны занесло маму, выпускницу МГИМО. Окажись это, скажем, Германия, Франция, Испания или даже Исландия, стыдно бы не было. А тут – географический карлик, микроскопическая бородавка, прилепившаяся к Апеннинскому полуострову. Семёнов, когда впервые – сквозь лупу! – увидел это государство на карте Европы, выразился обидно, но точно: «Воробей капнул».
Мама Риты, Евпраксия Авенировна, всегда обижалась, когда при ней унижали честь и достоинство сан-маринцев. «Ну и что, что их всего двадцать пять тысяч? – говорила она с жаром. – Это страна с многовековой историей – она старше России на пятьсот лет! Сам Наполеон не посмел посягнуть на её суверенитет. А культурные традиции? Палаццо Валлони, Ла Рокка, Ла Честа… Несравненно! Это вам не какой-нибудь Лихтенштейн или Андорра, где и смотреть-то не на что…» Тут мама обыкновенно пускалась в пространные описания сан-маринских красот, и Рита с папой предпочитали ей не возражать.
Рита не видела маму уже полгода, а созванивались в последний раз дней пять тому назад. Рита доложила о своих успехах в университете, выслушала рассказ о недавнем приёме у капитанов-регентов (так назывались правители Сан-Марино, которые вдвоём руководили страной, назначаемые на шесть месяцев Большим советом), перетёрли сплетни о веяниях европейской моды – вот и всё. Рита, как и отец, старалась не перегружать Евпраксию Авенировну сведениями, могущими расстроить её или отвлечь от исполнения служебных обязанностей. Все серьёзные разговоры приберегались к её приезду, а он предполагался нескоро.
Выходя из палаты, майор столкнулся в дверях с шумной троицей. То были Джим, Хрофт и Асмуд. Они ввалились к Рите, и палата сразу наполнилась гвалтом. На тумбочку картечью обрушились гостинцы: конфеты, чипсы, орешки, сухарики, тряпичные китайские зверушки. Сложенные в кучу, они опасно вспухли над тумбочкой и грозили селевым потоком низвергнуться на пол.
– Куда вы столько?… Зачем? – лепетала Рита, будучи не в силах остановить нависшее над палатой стихийное бедствие.
Опорожнив принесённые сумки и тем самым очистив совесть, посетители присели кто на стул, кто на край кровати и взялись расспрашивать Риту о житье-бытье под больничными сводами. Ей эта тема надоела хуже горькой редьки, чего она не собиралась скрывать, и минуту спустя общение приняло другой характер. Все трое склонились над ней, как радетельные братья милосердия, и Джим, оглянувшись, прошептал:
– Мы скинули фотки с цифровика в комп. Как ты и просила.
– Распечатали?
– Да. – Хрофт протянул ей пластиковый конверт. – Здесь всё.
Рита расстегнула клапан, вынула листы с размытыми буквами.
– Читали?
– Читали. Байда какая-то. Замороченный тин из Питера с московской братвой по переписке общался. Природа-погода, памятники архитектуры, рефлексия, хандра и всё такое. По-моему, не там копаем.
– А по-моему, там. – Рита бережно уложила листы в конверт. – Калитвинцев не зря копировал эти письма. В них – хроника последних дней жизни Веневитинова, поэта, которому княгиня Волконская доверила свою тайну. Я собираюсь внимательно изучить всё – от строчки до строчки.
Скептик Хрофт не разделял её рвения:
– Не вижу резона. И тайны не вижу.
– Из-за этой тайны Калитвинцева чуть не угробили, в квартиру его вломились, нас с Выш… со Славой изувечили. Это уже не прикол, ребята. И не игрушка.
– В игрушках тоже всё по-серьёзному, – пробурчал Хрофт. – Либо ты их за жабры возьмёшь, либо они тебя.
