Отчаяние! Коста вдавил в медвежью спину кулак и удивился собственной наивности. Закрутил головой в поисках оружия. Дерево? Схватил руками корявый ствол, с надрывным стоном потянул на себя. Но корни чахлого деревца крепко вцепились в мерзлую землю - тонкая верхушка надломилась, и Коста упал прямо в медвежьи объятия.
"Если встретите Талу... Кто такой Тала? Слуга Огги. Слуга Огги..."
Медведь ударил Косту в грудь. Клочья кафтана, как увядшие листья, полетели на снег. Россыпь багровых капель оросила белизну. Коста каким-то чудом устоял на ногах и, качнувшись вперед, обхватил медведя длинными руками.
"У Огги много слуг. Если встретите Талу, обойдите три раза вокруг берлоги..."
Глеб, утопая в снегу, обошел вокруг берлоги один раз... другой... Ощутил, как сердце бешено колотится в груди, тяжким молотом ударяя в раздувшиеся легкие.
Медведь повалил Косту в сугроб и стал терзать огромными лапами. Коста, стиснув зубы, вжимался в снег, словно надеялся провалиться сквозь саженный слой, сквозь вечную мерзлоту и выскользнуть из-под смертельного пресса.
Третий круг дался Глебу очень тяжело. Ему показалось, что снег превратился в свинцовый расплав - ноги в каньгах горели от нестерпимого жара, он с трудом выволакивал их из рыхлого месива, чтобы сделать шаг... потом еще один... еще...
Круг замкнулся. Глеб, обессилев, ткнулся лицом в сугроб, но не почувствовал холода. С его телом происходило что-то странное - оно стремительно увеличивалось в размерах, раздаваясь в длину и в ширину. Кожа зудела, словно откуда-то изнутри, из глубины тела, в нее впивались мириады крохотных заноз. Глеб схватился рукой за лицо, и в щеку вонзились когти - его собственные когти! Он посмотрел на свою руку и увидел толстый обрубок с хищно загнутыми крючками. Этот обрубок прямо на глазах обрастал густой коричневой шерстью. Глеб заставил себя опустить глаза и увидел, что такой же шерстью покрываются ноги, живот, грудь...
Он чувствовал себя куском металла, попавшим под удары кузнечных молотов. Чудовищная сила корежила, выворачивала, растягивала его, безжалостно сминая прежние формы и творя что-то новое - большое и грубое. Плечи разъехались в стороны, спина выгнулась горбом, шея исчезла вовсе. Глеб сидел в снегу, ни жив ни мертв, и ждал, когда закончится это страшное превращение.
Громкий стон заставил его вспомнить о Косте. Он повернул голову круглую и тяжелую, как медный котел, - и сердце его сжалось. Тала с людоедским урчанием теребил бессильную, обмякшую, как тряпка, руку Косты. Снег вокруг быстро окрашивался в красный цвет и таял, как облитый кипятком сахар.
Глеб раскрыл рот - теперь уже не рот, а пасть! - и издал звук, от которого ему самому стало жутко. Это был не крик человека - это был рев огромного хищного зверя. Он вырвал себя из продавленной в сугробе ямы и только тут понял, что превратился не просто в зверя, а в медведя - в такого же бурого и косматого медведя, как тот, что на его глазах уродовал Косту.
Осознав это, Глеб почувствовал внезапную легкость. Зубы, едва умещавшиеся в пасти, неуклюжие лапы - все это могло стать оружием пострашнее меча и рогатины. Глеб ощутил, как в него с каждым ударом медвежьего сердца вливается та сила, та ловкость, то умение, которые настоящий лесной детеныш впитывает с молоком матери-медведицы. Он набрал воздух в исполинские легкие и зарычал, и от этого рыка в груди проснулось истинно животное ликование. Он толкнул лапой заиндевелую березу, и она с треском повалилась в снег. Толкнул другую, третью - они ломались, как тростинки. Забыв обо всем, Глеб размахивал лапами, разбрасывал зернистый снег и шалел от дикого восторга.
Сильный тумак вернул его к действительности. Он протер засыпанные снежной крошкой глаза и увидел Талу. Упоение собственной мощью разом улетучилось. Тала грозно зарычал и влепил противнику здоровенную затрещину. От такого удара любой, даже самый крепкий человек покатился бы со сломанной шеей, но для ставшего медведем Глеба это был лишь вызов на поединок. Он выбросил вперед обе лапы и повалил Талу на снег. Они сдавили друг друга, и под их огромными телами, слившимися воедино, затрещали кусты и деревья. Гигантский ком покатился к берлоге, потом обратно, потом закрутился на месте, ввинчиваясь в снег. Тала зубами поймал Глеба за ухо, стиснул могучие челюсти, и Глеб понял, что боль одинакова как для человека, так и для зверя. Из его груди вырвался полурык-полухрип, он одной лапой отпихнул Талу от себя, а другой ударил его наотмашь по окровавленной морде. Вряд ли эти движения были осознанными, но если б не они...
Тала, получив тяжелую оплеуху, на мгновение опешил, и Глеб, захваченный все тем же неосознанным порывом, схватил его зубами за горло. Что-то захрустело, словно ломались тонкие рыбьи кости. Глеб ощутил во рту горько-соленый привкус, от которого его едва не стошнило. На голову и спину посыпался град неистовых ударов, но он зажмурился и продолжал сжимать покрытый бархатистой шерстью кадык. Тала отчаянно вырывался, тянул его то вправо, то влево, но силы, а вместе с ними и жизнь, покидали его - он слабел с каждой секундой и в конце концов затих. Глеб сжимал челюсти до тех пор, пока громадное тело Талы не перестало вздрагивать, потом медленно расцепил зубы, окунул голову в чистый сугроб и стал жадно глотать снег.
Куда-то исчезло все - и мысли, и чувства. В душе - медвежьей? человечьей? - возникла гулкая пустота. Глеб глотал рассыпчатые комья, вгрызаясь все глубже и глубже, и опомнился только тогда, когда в нос больно ударила освобожденная из снежного плена ветка можжевельника.
Над истоптанной и забрызганной кровью поляной стояла тишина. В середине лежал мертвый Тала - на него плавно опускались снежинки, покрывая шерсть сединой. Поодаль лежал вдавленный в снег Коста, вокруг которого расплывалось большое красное пятно.
Глеб вскочил. Забыв, что вместо ног у него короткие кривые лапы, хотел шагнуть вперед, но пошатнулся и рухнул на спину. Взрывая лапами снег, подобрался к Косте. Тот лежал неподвижно, раскинув в стороны руки, из которых страшными клыками Талы были вырваны клочья мяса. На развороченной груди пузырилась алая пленка.
Глеб протянул когтистую лапу, чтобы шевельнуть казавшееся мертвым тело, но сообразил, что может покалечить его еще больше. Надо было срочно принимать прежний облик - но как? "Если встретите Талу, обойдите три раза вокруг берлоги... три раза..." Раздувая бока, Глеб побежал по цепочке собственных следов. Вот он - сугроб с черной дырой. Куда - вправо? влево? Когда превращался в медведя, заворачивал направо, теперь, должно быть, наоборот...
Передние лапы подогнулись, и он меховым шаром покатился вокруг берлоги. Кругов не считал - почувствовал только, как невидимые молотобойцы опять взялись обрабатывать спину, плечи, голову. Привалившись к сосне, закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда понял, что обратное-превращение совершилось.
В горле и желудке жгло от проглоченного снега. Болело прокушенное Талой ухо, ныли ребра. Глеб схватился рукой - рукой! - за сосновую ветку и, не чувствуя уколов хвои, поднялся на ноги - на ноги! Удивительное дело - после нескольких минут, проведенных в медвежьей шкуре, человечье тело показалось тесным, будто влез в сшитый не по размеру кафтан. Постоял, приходя в себя. Обвел поляну рассеянным взглядом и сразу забыл о чудесах.
