— Спасибо, что пустил нас переночевать. Завтра мы что-нибудь придумаем.
— Вы можете оставаться здесь, сколько хотите, — сказал я.
— Возможно, завтра еще придется побыть здесь. Я позвонила его сестре. Она сказала, что он должен вернуться в Бостон в субботу. Если он уедет, у нас всё будет хорошо.
Кларисса пожала мне локоть и встала.
— Хочешь, я выключу свет?
— Нет, — ответил я. — Я собираюсь читать.
Книги поблизости не было, а про свои требования к освещения я ей не рассказывал, так что Кларисса на миг озадачилась и недоуменно огляделась вокруг. Но такая мелкая несуразица под конец судного дня почти не имела значения.
Она удалилась в спальню, оставив дверь чуть приоткрытой.
Когда полночь опустилась на нас, все внешние звуки — телевизоры и автомобили, шаги и отдаленные голоса — покинули тьму. Я закрыл глаза. Свет меня больше не беспокоил. Я думал о двух женщинах на своей кровати, об этом хранительном сэндвиче, берегущем Тедди. Моё тело скрючилось и оцепенело, как будто кто-то натянул веревку. Я схватил ртом воздух. Мне виделось, что я накрыл своим телом Тедди, как одеялом, но я смотрел на себя сверху, точь-в-точь как Кларисса, которая глядела на себя с небес. Пинки, предназначенные ребенку, я гасил своим телом. Отчего-то мое вмешательство в самый душераздирающий момент драмы пробудило во мне бездонную печаль, и у меня вырвалась пара всхлипов. А потом я увидел себя маленьким мальчиком — я слышал и ощущал удары откуда-то сверху. И почему, почему я рывком вскочил на постели, цепляясь за подушку и повторяя вслух: "Я больше не буду, я больше не буду"?
* * *
За ночь я несколько раз услышал негромкое "уа" и шлепанье шагов вокруг, так что, думаю, все мы спали урывками. Однако к пяти утра замерло всё, кроме моих глазных яблок, которые наслаждались возможностью почленить свежий потолок. Тишина, в конце концов, накрыла Санта-Монику и привела мое сознание в состояние, противоположное дзэну. Моя голова не очистилась от мыслей, скорее наоборот — каждая извилина ломилась от фактов, чисел, откровений, взаимосвязей и товаров. Установив путем дедукции, а точнее — индукции, как полосатую зубную пасту "аквафреш" на фабриках заманивают в тюбики, я сотворил новый магический квадрат.
Я был погружен в созерцание квадрата, этой схемы моей текущей жизни, когда один из его элементов, Тедди, скрипнув дверью спальни, вполз на несколько футов в гостиную и замер на четвереньках. Элемент поглядел на меня и расплылся в улыбке, затем, совершив внезапный правый финт, уклонился влево и оперся на стену, отрывая от меня взгляд только на секунду-другую по необходимости. Он повернулся, припечатал свои ладошки к стене, а потом, обогнув комнату по окружности, добрался до дивана, где я усиленно пытался заснуть. Шмякнувшись на заднее место, он протянул ко мне руки — я воспринял это как намек и поднял его с пола. Посадил его к себе на грудь, где он пребывал в полном довольстве примерно минуту, а я произносил нечто нарочито перегруженное буквой Б, поскольку считал, что буква Б может позабавить годовалого младенца. Начал я с реальных слов — бэби, буби, бабы, — затем скатился до бестолковых звукосочетаний — бубу, боба, бобоэби. Его лицо выражало гамму эмоций от сосредоточенности до неудовольствия, счастья, растерянности, досады; хотя, на мой взгляд, не было никаких причин испытывать неудовольствие, счастье, растерянность и досаду. Кроме буквы Б.
Я положил руку ему на животик, чтобы пощекотать, и обнаружил, что моя ладонь накрывает всю его грудную клетку. Я подхватил его и поднял на вытянутой руке над головой, и на несколько секунд он как бы превратился в самолетик на палочке. Эта имитация полета доставила ему несказанное удовольствие, а его мать, которая, должно быть, хватилась своего малыша, сказала у меня за спиной:
— А кто это летает по воздуху? Это Тедди летает!
Утром они ускользнули, снялись, как караван из оазиса, — и вернулся тихий и подавленный я.
* * *
Меня угнетала мысль, что мои регулярные встречи с Клариссой прекратились. Я не знал, чем заполнить эти два часа, вокруг которых, как вокруг двойных звезд, вращалась прежде моя неделя. Кроме того, я беспокоился за Клариссу, которая уже несколько дней не выходила на связь. Опасался, что меня отсекли от группы, как воплощение ужасных воспоминаний. Но в день и почти ровно в час нашей обычной встречи я ее увидел — Кларисса переходила улицу, держа Тедди под мышкой, как куль с навозом. В другой руке она несла холщовую сумку с детскими вещами, которые выпирали и кудрявились во все стороны.
Я открыл дверь и сказал "здр", но она оборвала меня.
— Можно тебя попросить об услуге? — Просьба содержала такой заряд раздражения, что я испугался, как бы она не растратила все его запасы, не оставив ничего для других случаев. — Ты не посидел бы с Тедди пару часов?
Не говоря ни слова, я забрал у нее ребенка. И тут же понял, почему она держала его, как мешок с навозом.
— Его надо переодеть, — сказала она. "Еще как надо", — подумал я. Войдя в квартиру, Кларисса добавила: — Я его сейчас переодену. Ему должно хватить.
Время явно поджимало — Кларисса торопливо поменяла подгузник, показала мне на пару игрушек, которыми нужно перед ним трясти, вручила мне бутылочку с яблочным соком, записала номер своего сотового, попыталась объяснить, что за спешка, сказала, что вернется через два часа. Добавила, что Лоррейн вернулась в Торонто, поцеловала на прощание Тедди, обняла на прощание меня и убежала.
Таким образом, я перестал быть пациентом Клариссы и стал нянькой ее сына.
Мы с Тедди уселись на пол, и я вытряхнул холщовую сумку. Среди ее содержимого оказалось двенадцать кубиков с буквами. Эти кубики стали для нас идеальным развлечением, потому что, если Тедди восхищали их вес, форма и звук, с которым они стукались друг о друга, меня приводили в восторг рельефно вырезанные на их боках гласные и согласные. Не так просто было составить из этого набора слово. Слишком много С, В, Г, Х и Ы. И маловато А, Е и И. Так что Тедди пытался что-то строить из них, а я составлять нечто осмысленное. То, что я делал, он рушил; он их громоздил — я выкладывал; он размещал их хаотически — я группировал логически.
Пролетело два часа, вернулась Кларисса и обнаружила нас на полу посреди комнаты в полном оцепенении.
Два дня спустя я согласился приглядывать за Тедди с четырех до шести, а она предложила платить мне по пять долларов в час. А я отказался.
* * *
Порой я развлекаюсь, представляя заголовки, трубящие о заурядных событиях моих будней. "Дэниэл Пекан Кембридж покупает высококачественную карманную расческу", "Житель Санта-Моники завязывает шнурок средь бела дня". Воображаю себе эти двухдюймовые заголовки и озадаченные лица читающих это граждан на перекрестках. Но заголовок, который теперь крутится у меня в голове, родился под влиянием "Теппертоновских пирогов" — письмо от них я держал обалдевшим большим и потрясенным указательным: "Психбольной избран самым средним американцем". Письмо начиналось словом "поздравляем" и сообщало, что я выиграл конкурс сочинений компании "Теппертоновские пироги". Далее излагались мои обязанности в качестве счастливого победителя. Вместе с другими финалистами я должен принять участие в небольшом дефиле по Аллее Свободы в кампусе Колледжа Свободы. Затем нам надо будет войти во Дворец Свободы, подняться на сцену и прочесть вслух наши сочинения, после чего мне будет вручен чек на пять тысяч долларов.
