Мы продолжали мчаться на юг, и солнце было еще высоко. Время от времени бросая украдчивые взгляды, я заметил, что Клариссе полегчало. Каждая ее ресничка отчетливо рисовалась в яркости неба и пустыни. Гамма пастельных цветов — кожа, сияющая розовым светом, белый песок, бирюзовая голубизна блузки. По виду Клариссы, по тому, что я о ней знал, я выделил самое задушевное ее качество: отвержение печали. Лишь под воздействием самых трагических обстоятельств могла исчезнуть улыбка с ее лица и упругость из ее походки. Даже теперь, убегая от кошмара, она смотрела вперед в невинном ожидании счастья, которое — не исключено — всего в нескольких милях.
Закупоренный в твердую скорлупу Клариссиного "доджа", я поймал себя на том, что замечательным и таинственным образом освободился от гнета законов и правил, руководивших моей жизнью в Санта-Монике. Потому я решил вовлечь Клариссу в беседу. Кларисса, видимо, тоже решила вовлечь, ибо не успел я заговорить, как она пустилась в монолог, при котором даже моего "а-га!" почти не требовалось.
— По-моему, Крис рассматривал меня как свою куколку, — сказала Кларисса. По ледяной интонации я понял, что под Крисом подразумевается ее осеменитель. — Но я не додумалась, пока не вышла за него, — продолжала она. — Он воинствующий нарциссист. Ему нужна помощь, но, само собой, с чего бы человек стал обращаться за помощью, когда у них один из симптомов — считать всех вокруг неправыми? Я думаю, я и сама нарциссист. У меня куча симптомов. Четыре из шести согласно "Диагностическому и статистическому руководству".
Я не понимал, о чем она говорит. По мне "Крис" был просто бесноватой сволочью. Но мне-то с ним жить не пришлось. Если бы мне нужно было кого-то оправдать в своих глазах, я бы тоже бросался словами. Чем больше слов я бы задействовал, тем больше путей к пониманию у меня было бы. И вскоре всякая безобразная выходка имела бы синтаксический маршрут к моему прощению. "Ах, он просто проявляет абстрактные нео-конъюнкции синапсов", — говорил бы я, а после пытался бы найти лечение этих абстрактных нео-конъюнкций синапсов.
Разница между мной и Клариссой заключалась в том, что она изливалась, а я размышлял. Я ощущал, что беседую с ней, но моя часть диалога оставалась непроизнесенной. Так что блистательные комментарии, возражения и выводы пребывали в коре моего мозга, где я один мог отметить их остроумные повороты и аллюзии.
Дорога из Калифорнии в Нью-Мексико по сути представляет собой один левый поворот. Монотонность маршрута была желанным отдыхом после кипучих страстей нашего житья-бытья в Санта-Монике. К концу дня мы уже практически проехали всю Аризону и чуть не на самой границе остановились в "Вампум-мотеле", где в комнатах а-ля вигвам застоялся запах шестидесяти лет гостеприимства. "Вампум" идеально вписывался в наш бюджет. Поскольку желающих там остановиться не было, кроме разве что самых неприкаянных или студентов, искателей приключений. Допотопная вывеска изображала индейца в таком карикатурном виде, что вполне могла вызвать восстание.
Не знаю, почему Кларисса разместила нас всех в одной комнате. Поскольку платил я, может быть, из уважения к бюджету. А может, она считала, что мы — три неразлучных мушкетера. В комнате, которую она сняла, были кровати-двойняшки и единственная ванная. Освещение было настолько тусклое, что проблем с совокупной мощностью у меня не возникло. Мне стоило лишь, оставив свет в ванной, приоткрыть дверь на дюйм — и место идеально подходило для ночлега.
Эти приготовления вознаградили меня, к тому же, одним из четырех-пяти неизгладимых впечатлений жизни: после выхода из "Вампум-кафе" мы пораньше отправились отдыхать, чтобы с утра сразу продолжить путь. Пока Кларисса принимала душ, Тедди безмятежно спал на одной из двойняшек, подпертый с двух сторон большой и маленькой подушками. Я забрался на другую кровать и выключил свет. Свернулся калачиком и пытался согреться под прозрачными мембранами, которые в "Вампум-мотеле" назывались простынями. Комнату освещала только луна — она просачивалась через все жалюзи и шторы. Я услышал, как выключился душ. Через мгновение тихо вышла Кларисса, по моей просьбе оставив включенным свет в ванной, но закрыв дверь. Для Клариссы в комнате была кромешная тьма, но, поскольку мои глаза привыкли к сумраку, для меня комната состояла из лоскутов света и тени. Обмотанная полотенцем, Кларисса пробиралась на ощупь. Формально я спал, но был не в силах оторвать от нее взгляд. Став в профиль на фоне шторы — силуэтом в пробивающемся лунном свете, — она скинула полотенце, подняла над головой футболку и скользнула в нее. Тело Клариссы, очерченное по контуру серебристым свечением, было соблазнительнее, чем я мог себе представить. Затем она присела и, покопавшись в пластиковом пакете, встала и надела еще какое-то белье. Мне подумалось: а не грех ли то, что я делаю — не перед господом, перед ней? И я простил себя. Припомнив, что я мужчина, а она женщина, и это в моей природе — смотреть на нее. Хотя легкость, с которой сняла передо мной одежду, проистекала, возможно, из того, что она не считала меня существом сексуальным.
Сколь бы неотразимым ни было это зрелище, я не привнес в него ни ощутимого зноя желания, ни холодной отрешенности любования. Потому что знал — и тот и другой подходы останутся невознагражденными, так что превалирующим чувством на остаток ночи для меня стала изоляция.
Утро пролетело в сумятице младенческих надобностей. Гремели вещи открывались бутылочки, Кларисса отворачивалась, чтобы покормить грудью. Хотя мы спали хорошо, поездка утомила и сбила с ритма нас обоих. Всё же к семи часам мы были в дроге, и очень скоро — в Нью-Мексико.
* * *
Нью-Мексико сжал меня тисками ностальгии, хотя я никогда прежде там не был. Только шесть часов спустя, на въезде в Эль-Пасо, я понял, что меня так разбередило. Дело в том, что в южных районах Нью-Мексико начинает смотреться, ощущаться, обоняться как Техас. Северный Нью-Мексико в сравнении — тропический лес; он выглядит так, словно в почве циркулирует чрезвычайно избирательное удобрение. Камни взрываются красками. Радужные складки прошивают уступы столовых гор и уходят в землю. Сизовато-зеленые суккуленты живописно усеивают буро-желтые холмы, а в отдалении порой мелькает гигантский цереус, миролюбиво вскинувший руку, как инопланетный пришелец.
Но южный Нью-Мексико — бесплодный, выветренный и плоский. Клариссе по ходу поездки вздумалось отключить кондиционер, опустить окна и дышать пылью. Солнце начало припекать мне правую половину лица, и мы беседовали, перекрикивая рев ветра в салоне. Она рассказала, что ее банковский счет иссякает и она боится, что ей придется бросить учебу, таким образом утратив шанс достигнуть в конечном итоге повышения доходов. Она сказала, что опасается, как бы ей не пришлось вернуться в Бостон, подчинившись требованиям бывшего супруга, а ей непонятно, на кой они ее бывшему в Бостоне, учитывая, что Тедди его мало интересует. Все эти дурные вести были изложены без жалости к себе, как простые факты, и я почувствовал острый призыв смягчить ей падение: ведь рушилась ее жизнь. Однако чем поддержать ее, кроме зажигательного танца, мне в голову не приходило. Вероятно, можно было оказать моральную помощь, но я уже сомневался в своем статусе и по этой части.
