– Конечно. У нас сильная горизонталь власти.
– В смысле вертикаль?
– Горизонталь в смысле горизонталь. Сталинизм – это когда что сказали, то и подразумевают.
– И как это горизонталь? Я, конечно, понимаю, что если вертикаль прогнется, то это горизонталь…
– Не в этом. Понимаете, при троцкистах власть выстраивалась только вертикально. Росли вверх: инструктор обкома, завсектором, второй секретарь, первый… А число начальников ограничено. И человек ждет, когда шеф уйдет на пенсию, его снимут или помрет. И чем выше, тем сложнее. Тупик, нет смысла новым кадрам расти. Да и тому, кто в кресле сидит, нет смысла вниз падать. Вот так и загнивали. А теперь есть горизонталь власти. Служащий может наращивать блага, не только занимая руководящее кресло и увеличивая число подчиненных, а за квалификацию, за честную и преданную службу. И можно никем не руководить, а жить, продвигаясь по горизонтали, не хуже начальника учреждения. Выбор вариантов есть. И на руководящее кресло тоже есть из кого выбрать, и нет вокруг него такого ажиотажа и подсиживания. Нет смысла прогибаться. Нет смысла плодить руководящие должности под людей. Там, где есть куда двигаться умным, нет места для дурака.
– Логично, – ответил Виктор. Просто хотелось на это все что-то сказать, но трудно было найти что. Он вдруг поймал себя на том, что подсознательно, с первого момента пребывания здесь поставил себе цель: не меняться. Не меняться в ответ на то, что видишь и слышишь, не меняться от логики и чувств. Не то чтобы это было бы запоздалым проявлением детского упрямства или желанием подростка заново переосмыслить изменяющийся мир; это был даже не эгоизм, не попытка защитить свою личность любым путем. По идее это должно было мешать адаптации. Эмигранты, что уезжают в другую страну и пытаются там прилично устроиться, сами не замечают, как система переделывает их на свой образец; они считают себя русскими, они полагают, что раз они получают письма от соотечественников и бывают в России, то они продолжают и оставаться для России своими. Это не так: система жизни быстро переделывает на свой лад большинство из них, и они уже агрессивно требуют, чтобы Россия, оставаясь внешне на себя похожей, стала копией той среды обитания, к которой они приспособились. Живая, естественная Россия становится для них внутренне чужой и некомфортной.
«Я боюсь здесь потерять свою Россию? Или свой Союз, реальный, в котором жил и который был немного не таким, как здешний, – свою память, свое прошлое? А может быть, будущее? То общество, которое еще может вырасти из России или СССР у нас и будет лучше, мудрее? Разве у нашей реальности нет надежды на чудо? А может, я просто привык к тому, что если кто-то когда-то пытается менять наш менталитет – то это очередное ограбление? Стихийное сопротивление? Может, из-за этого я и здесь? Другие просто вживались и не хотели ничего менять?»
Навстречу им, занимая почти всю ширину тротуара, двигалась гурьба людей в основном зрелого возраста, в настроении, видимо, с юбилея. Варя слегка тронула Виктора за рукав, и они сошли на обочину. Лица людей были разгорячены, глаза блестели; голоса и смех для здешнего, внешне сдержанного мира казались необычно громкими, словно в этой реальности внезапно кто-то врубил рекламную паузу.
– Нет, ну слушай: на каждом корпусе бортового редуктора мы имеем по шесть рублей экономии. На каждом! А в год сколько выйдет?
– Погоди, Ефремыч. Ты сперва скажи: технологи подписали?
– А что технологи? – нарочито игривым голосом воскликнула женщина, попутно разглядывая себя в зеркало складной пудреницы. – Нет, ну что технологи? Технологи давно подписали. Миша, ты бы еще про АСУТП вспомнил.
– Про АСУТП – это как с Вельцманом сцепились?
– Хоть бы и с Вельцманом. Он ведь со своей стороны прав оказался.
– Со своей стороны. Со своей у нас все правы. А со стороны дела?
– Нельзя же превращать дело в штурмовщину… За исключением.
– А я что говорю…
Голоса и шаги постепенно затихали, удаляясь в сторону Октябрьской.
– Иностранцы удивляются, – заметила Варя, – всякое неформальное общение у нас в конце концов сводится к производству. У них наоборот.
– Наболевшее выходит, наверное.
– Наверное. У них работают, чтобы выжить, у нас живут работой.
– Послушайте, – Виктору вдруг захотелось нарушить киношную правильность этого мира, где даже навеселе люди уходят в производственные проблемы, – мне все-таки как-то в душе не верится в то, что у вас все так хорошо урегулировали. Ну, я понимаю, на «ящике» можно было порядок навести, там собирали не худших все-таки, но чтобы везде, по всей стране? Ну, вот, например…
Он оглянулся по сторонам, словно ища в этой улице, замирающей в мечтательной тишине, в цветной мозаике окон домов, что просвечивали сквозь поредевшую листву, своих союзников.
– Ну вот, например, даже если посмотреть вокруг – вот там, за оградой, детская больница, римское палаццо сталинского времени… Вот прямо, через дорогу – бывший Дом печати, дань Ле Корбюзье. Сзади – китайка-пятиэтажка с лоджиями. На углу домики еще небось довоенные. К чему я это? Даже здесь, на перекрестке, разные эпохи. А в обществе, в нем ведь и разные эпохи, и разные люди, и разными они рождаются, вот как вы, как ваша горизонталь или вертикаль, сумели привести их так, что они вместе друг с другом все стыкуются? Без трещин, без зазоров?
Варя вздохнула:
– Вопрос… Ну, как вам сказать-то, мы просто живем в этом, и все это как-то… ну, естественно, как вода, воздух, как туман над Десной, как…
Она не договорила.
За углом на Советской, за желтым спортзалом, послышался визг тормозов и дикий, нечеловеческий, внезапно оборвавшийся вскрик.
Глава 11
Дыра в паутине
– Идемте туда. Быстрым шагом. Вы чуть впереди. На полкорпуса. Следите за движением.
– Думаете, провокация? – спросил Виктор.
– Увидим. Нас прикроют…
Виктор занес ногу, чтобы перейти дорогу напрямик.
– Не здесь! К переходу!
– Зебра спасет?
– Там визеры. Не бегите.
Улица наполнялась движением. Виктор увидел, как неподалеку, через аллею между незыблемым, словно прибитым к земле белыми столбами пилястр, монолитом сталинского спортзала и пытавшимся оторваться от земли модернистским кубиком бывшего Дома печати пробежала женщина. Была она в куртке и сером брючном костюме, с большой черной спортивной сумкой на плече, и мчалась наперерез, через просветы в зеленых изгородях из кустов.
– Смотри! – Виктор кивнул в ее сторону.
– Да, да… – промолвила Варя, не оборачиваясь. Виктору показалось, что лицо ее несколько побледнело; может быть, это лишь показалось ему из-за холодного света ртутной лампы, падающего из алюминиевой раковины уличного фонаря. Спустя мгновение где-то в подсознании у него мелькнуло, что спутница ведет себя так, словно видит сцену происходящего подобно компьютерной игре в тот самый момент, когда камера летает над местом действия, показывая героев и врагов.
