— В каждой жизни, Антон, должен быть высший смысл. Миссия у нас у каждого. А разглядеть ее только тут и можно.
Антон попытался, пользуясь случаем, разглядеть свою миссию. «Вот делаю я людям дома, а они потом в них живут. — подумал он. — Правда, потом опять ремонт затевают и все переделывают, так что только на фотографиях интерьеры и остаются. Как повар — создал шедевр, его съели и забыли. Вот такая миссия. Хотя больше похоже на обычную работу…» Больше ничего умного в усталую голову не приходило.
— А у вас какая миссия, Степан Трофимович?
— Так я ж и говорю — прялку Якубовичу подарить.
— Как‑то это несерьезно для миссии.
— Это так кажется, если не знать, как мир устроен. Но когда она у него в музее встанет, тогда путь мой на земле можно считать пройденным не зря. Это как замковый камень — сам по себе ничто, но всю конструкцию держит. Вот ты думаешь, у тебя какая миссия?
— Не знаю, — признался Антон. — Я просто живу, работаю…
— Хочешь узнать?
— Конечно хочу.
— Но это большое знание, и оно меняет человека. Да и не за один раз оно приходит, нужно несколько раз.
— Несколько раз чего?
— А это самое важное. Земля тут, я тебе говорил, особая. И все, что на ней ни произрастает, тоже особое. Но главное здесь знаешь что?
— Что?
— Грибы! Я долго тут по лесам ходил, изучал. Маленькие такие, черные невзрачные грибочки. Но если с ними подружиться, они тебя пропустят туда, где все ответы есть.
«Вот те раз, — подумал Антон, — а дед‑то наркоман. То‑то я смотрю, он какой‑то странный. Прялка, Якубович… Кто бы мог подумать! А еще говорят, наркомания молодеет…»
— Вот они, мои помощники, — ласково произнес дед, доставая из‑за пазухи сверток. — Ты готов, Антон, войти туда?
— Чего‑то я устал, Степан Трофимович, я пропущу.
— Ну смотри, когда будешь готов, сам почувствуешь. А я схожу, посмотрю, что там нового.
С этими словами он закинул в рот щепотку каких‑то ошметков из свертка и стал жевать с закрытыми глазами.
— Пойду я, пожалуй, — сказал Антон, вставая, — спать хочется.
— Я тоже скоро лягу, — пробормотал дедушка. — Ты очень добрый человек, Антон, ты сам этого не знаешь…
В голове шумело, и, едва добравшись до комнаты, которую ему отвели, Антон повалился на кровать и отключился. Последней его мыслью было «я — добрый человек».
17
Следующее утро тоже застало Аслана в отчаянной попытке расслабиться. Для этой цели он вызвал Юру и поехал к настоящему мужскому психотерапевту — Борису Александровичу Харченко по кличке Боря Психолог.
Как и многие его коллеги, Борис Александрович увлекся психологией, чтобы разобраться в себе. Так же как и у многих его коллег, психология была не первой его профессией. Но в отличие от подавляющего большинства коллег Борис Александрович пришел в психологию не из гуманитарной или технической сферы, а из тюрьмы. В тюрьме он провел полтора года в ожидании приговора по сфабрикованному делу о якобы нанесенных телесных повреждениях средней тяжести предпринимателю Козлову Н. И. Потерпевший имел связи в милиции. Бригада «Новогиреевских», членом которой работал тогда Борис Александрович, тоже имела связи в милиции. Дело развивалось неспешно, как шахматная партия по переписке. Стороны делали ходы, на доске возникали и пропадали фигуры адвокатов, милицейских чинов, криминальных авторитетов. Результатом стала ничья — дело закрыли, но подозреваемый Харченко Б. А. все же провел в следственном изоляторе порядочно времени, что и являлось изначальной целью мстительного предпринимателя Козлова Н. И.
В изоляторе было скучно и почему‑то нервно. Раньше Боре Самосвалу (именно так в то время звали Бориса Александровича) как‑то не приходилось нервничать, и от скуки он принялся себя анализировать. С непривычки быстро зайдя в тупик, он совсем уже было решил бросить это бесперспективное занятие, но наткнулся в тюремной библиотеке на брошюру «Эндогенный стресс — выход есть!» американского психолога Кауфмана. С интересом узнав из брошюры, что у всех его неопознанных и безымянных томлений есть названия вроде «тревожно‑фобические состояния» или «дисфория», Боря продолжил самообразование. За полтора года он перечитал всех популярных авторов‑психологов от Адлера до Ярошевского и вышел на свободу другим человеком.
Без отрыва от преступной деятельности он закончил вечернее отделение психфака МГУ, заработал новую кличку и стал потихоньку обрастать клиентурой. Криминальная среда оказалась неиссякаемым источником неврастеников, биполярников и депрессивных. Пацаны и психотерапевты до появления Бориса Александровича обитали в непересекающихся пространствах, и консультации стали приносить существенный доход. Он ушел из бригады и открыл кабинет — вначале в Текстильщиках, а потом переехал на Таганку. Сходить побакланить с Борей Психологом считалось не зазорным и даже модным. Он не проводил психотерапевтических бесед, он «решал вопросы».
Аслану сразу понравился кабинет — прокуренный тесный подвал без окон, тренажер‑бабочка, стойка с гантелями, плита, кухонный стол с парой стульев, тележка с напитками, на бетонных стенах плакаты с культуристами. Настоящая мужская берлога, настраивающая на задушевный разговор. Боря Психолог, в подтверждение своей бывшей кликухи Самосвал, был лыс и могуч. Татуировки выдавали в нем уважаемого человека, а майка и спортивные штаны приглашали к неформальному общению. Очки намекали на то, что общение будет еще и вдумчивым.
— О, кого я вижу, — радостно воскликнул Боря, возясь у плиты с чайником, — сам Асланчик Бешеный! Почет и уважение!
Он вытер ладони полотенцем и сильно пожал Аслану руку.
— Чайку?
— Нет, чайку не надо, — сказал Аслан, оглядываясь. — Хорошо тут у тебя, уютно.
— По пятьдесят?
— Это можно.
Аслан уселся на стул, Боря поставил на стол два стакана, бутылку «Столичной», деловито разлил.
— Ну, чтобы все было гладко. — Психотерапевт выпил, закурил, положил ногу на ногу и стал покачивать шлепанцем на заскорузлой стопе. — Рассказывай, Аслан, че как.
— Тут такое дело… Короче, стресс замучил. Я быченый стал, а это нехорошо. Работе мешает.
Пациент рассказал про то, как сгоряча положил Вову и потом был стресс, про то, как сгоряча посягнул на его вдову, про «затмение мозга» с криками и слезами в машине после перестрелки. «Приступы неконтролируемой ярости, — мысленно фиксировал Боря Психолог, — сексуальная агрессия, чувство вины, истероидные проявления». Ему приходилось все запоминать, потому что клиенты с подозрением относились к любым записям.
