Она кивнула.
— Ты хороший отец, Ник. Ее бабушка и дедушка должны это знать.
— Иногда люди видят то, что хотят видеть.
«Как это верно», — подумала Вероника.
— Последние двадцать два года — точнее, с того дня, как меня отослали в «Дом надежды», я как бы закрывала на все глаза. Изо всех сил старалась не думать об оставшемся в прошлом — о родителях, не желавших иметь со мной дела, о парне, которого я потеряла, о будущем. Тогда я даже не представляла, каково это, подспудно думать о чем-то жизненно важном, что изменило мою жизнь, однако не стало частью моего будущего. Мне пришлось загнать все глубоко внутрь, чтобы оно не казалось реальным.
— Помогло?
— Даже слишком, — сказала она. — Я очень много времени провела, стараясь ничего не чувствовать.
Он долго смотрел на нее.
— Но теперь твоя дочь здесь, совершенно реальная, хочет с тобой встретиться.
— Неправильно считать ее моей дочерью. Я ее не воспитывала. Я не была ее семьей.
Ник сжал руку Вероники.
Она закусила губу.
— Я могу прямо сейчас взять трубку и через секунду буду с ней разговаривать. С Беа Крейн. Невозможно поверить. Мне интересно, кто она, как выглядит.
— Перезвонишь ей сегодня?
Вероника растерялась. На самом деле она не могла себе представить, как снимает трубку и звонит Беа. Она не была уверена, что справится.
— Я хочу немножко посидеть и все осознать. Я не ожидала, что это окажется таким потрясением.
Ник поднялся.
— Тогда я тебя покидаю. Может, мы с Ли и придем в понедельник на занятие. Я не знаю. Не знаю, что мне делать.
— Поступай так, как считаешь правильным, — проговорила Вероника. — Просто делай то, что считаешь нужным.
— Ты тоже, — сказал он и опять ушел.
Два часа спустя Вероника сидела за кухонным столом, глядя на телефон. Она не была готова позвонить. Сначала собиралась поговорить с Беа из спальни, думая, что здесь, устроившись среди мягких подушек на кровати, в окружении знакомых вещей и сувениров, почувствует себя в безопасности, но потом поняла: нужно сделать это из кухни, где стоят блюда для ее пирогов, а в воздухе витает слабый аромат шоколада и карамели. Кружка свежесваренного кофе дымилась перед ней нетронутая, рядом с телефоном.
Беа Крейн. Здесь, в Бутбей-Харборе.
Она знала Беа Крейн девять месяцев и две минуты, а теперь — вот она, уже не те шесть фунтов веса, которые она прижимала к груди, а взрослая женщина двадцати двух лет. Вероника попыталась представить Беа — похожа она на нее? На Тимоти? Сочетание их обоих? Она не сомневалась, что Беа высокая; рост Вероники составлял пять футов десять дюймов, Тимоти вымахал выше шести. Интересно, унаследовала ли Беа красивые, густые светло-русые волосы Тимоти, изумительные, легкие волосы всех Макинтошей.
Вероника знала, что дочь спросит и о нем. Рассказывать ли ей всю правду? Как с ней обошлась ее семья? Кто ее биологический отец? Что она понятия не имеет, где сейчас Тимоти Макинтош и его родные? Конечно, можно коротко поведать собственную историю, но немыслимо сообщать полной интереса двадцатидвухлетней девушке о мучительных обстоятельствах ее рождения. Она скажет Беа, что ей было шестнадцать и она отдала ее на удочерение, желая обеспечить наилучшую из возможных жизнь. Ведь это правда, и это она Беа и поведает. Не обязательно сообщать девочке, что говорила мать Вероники, как ее называла. Или как Тимоти наорал на нее и ушел прочь. Ничего этого она дочери не скажет.
Вероника уставилась на телефон.
Они поговорят. Немного. Встретятся в закусочной за кофе или ланчем. Побеседуют о жизни. Беа, вероятно, захочет узнать свою медицинскую историю, и она, конечно, расскажет все, что знает. Но что потом? О чем говорить? Два чужих человека, связанные на самом главном уровне.
«Ну, перезвони уже ей наконец», — приказала себе Вероника, снимая трубку, но рука задрожала, и пришлось пережидать. Она пожалела, что Ник ушел: он подбодрил бы ее, призвав решиться, выпить кофе, действовать.
Она медленно набрала запомнившийся номер.
Два звонка. Потом:
— Вероника?
Судорожно вздохнув, после паузы:
— Да. Здравствуй.
Секундное молчание:
— Здравствуй.
Ладно, они обе нервничают.
— Я рада, что ты позвонила, — произнесла Вероника. — Я надеялась, что ты позвонишь.
— В агентстве по усыновлению сказали, что ты сообщала новые данные при каждом переезде, поэтому я не боялась звонить. — Голоса у них совсем разные. — Я рада, что ты рада. — Молчание. — О боже, я похожа на идиотку.
Вероника засмеялась.
— Нет. Ничего подобного. Я нервничаю точно так же, как и ты.
Молчание.
— Я очень долго ждала этого дня, — проговорила Вероника. — Надеялась снова встретиться с тобой, узнать, что у тебя все хорошо.
«Мне не полагалось думать о тебе. Я приказала себе не думать. Мои подружки в “Доме надежды” говорили, чтобы я этого не делала, что только так можно все преодолеть. Но как бы глубоко внутрь я ни прятала эти мысли, я думала о тебе каждый день. Счастлива ли ты? Любят ли тебя твои родители? Иногда в твой день рождения я не в состоянии была встать с кровати, но потом представляла, как ты задуваешь свечи на праздничном торте, и мне становилось легче…»
— У меня все в порядке.
— Хорошо, — сказала Вероника. — Больше всего мне хотелось знать это.
— Мы встретимся? — спросила Беа.
У Вероники сдавило сердце, к глазам подступили слезы.
— Я бы этого хотела.
— Я просто не знаю, как это должно происходить, — призналась девушка, — какие чувства полагается испытывать. Я ничего не знаю, — с трудом вымолвила она.
Принимая во внимание волнение Беа, ей, возможно, лучше прийти к Веронике домой, составить о ней представление, а не сидеть в нейтральной обстановке кафе или ресторана, сознавая, что люди за соседними столиками прислушиваются к их разговору. Вероника могла бы заварить вкусного чаю и испечь пирог, например «Счастье».
— Я бы лучше пришла к тебе, — сказала Беа, когда Вероника предложила ей выбор.
И опять она попыталась представить себе дочь. Похожа она на нее, только моложе? Унаследовала ли какие-то черты характера? Ее симпатии и антипатии? Вероника мало знала, как воспитание влияет на природу, но предполагала, что Беа хоть в чем-то будет походить на нее. Больше половины жизни Вероника работала официанткой; если не считать пирогов, неизвестно, в чем еще она могла бы преуспеть, а что ей не по плечу. Она не играла в теннис и к математическим гениям не относилась, но много читала, каждый вечер могла смотреть кино и очень любила путешествовать. Боже, завтра она до смерти утомит Беа своей личностью.
