— Но затем оба мира начали страдать, — скорее констатировала, чем спросила Джемма.
— Точно. Дом и работа. Мой брак затрещал по швам. Я обвиняла мужа, что он мало мне помогает, он обвинял меня в эгоизме и нежелании оставить работу, хотя мы и пережили бы это в финансовом отношении, действуя расчетливо. Давление стало невыносимым, я сдалась, и так надолго выпала из игры из-за троих детей, что уже и не представляю, как вернуться к той, кем когда-то была.
Кем когда-то была. Именно этого Джемма и боялась: проснувшись однажды утром, удивиться, что же случилось с личностью, которой она когда-то была.
— Я знаю, что уже не та женщина, — продолжила Кэтлин. — Я не двадцатипятилетняя бездетная, только начинающая свой путь выпускница колледжа. Но иногда сама себе ненавистна. Мне отвратительно ощущение, будто я живу не своей жизнью. Так я чувствовала себя, забеременев в пятнадцать лет. Что это не моя жизнь. — Она покачала головой. — Правда, может, все дело во мне. Я знаю двух других юристов из моей бывшей фирмы, у которых по двое детей, и они ухитряются и работать полный день, и быть отличными матерями. У них получилось. У меня — нет.
Джемма тоже могла бы назвать несколько работающих матерей, которые, как видно, сумели благополучно это совместить — именно то, чего хотела достичь и она.
— Я очень благодарна за вашу откровенность и честность. Думаю, многие женщины вам посочувствуют.
Только не невестка Джеммы, оказавшаяся в похожей ситуации, за исключением беременности в пятнадцать лет. Лиза Хендрикс оставила высокий пост, чтобы сидеть дома с ребенком, и любила свою жизнь, каждое ее мгновение. «Я рождена, чтобы быть матерью, — постоянно говорила Лиза. — Вся моя жизнь вела меня к этому», — утверждала она, вытирая сопливый нос своему первенцу и похлопывая себя по семимесячному животу.
— У вас есть дети? — спросила Кэтлин у Джеммы.
— Пока нет.
Кэтлин кивнула.
— Я так и подумала. У вас недостаточно измученный вид.
Джемма улыбнулась, хотя ей хотелось плакать.
— Вы очень напоминаете меня прежнюю, — сказала Кэтлин. — Берете интервью, пишете для газеты. Живете своей жизнью, вероятно, той, какую воображали себе подростком.
Звук остановившегося на подъездной дорожке автомобиля заставил Кэтлин вскочить и выглянуть в окно.
— Это моя мать с младенцем. — Она посмотрела на часы. — Вернулась на полчаса раньше. Наверное, Лана закатила истерику.
Джемма встала.
— В таком случае не стану вас задерживать. Большое спасибо, что уделили время, Кэтлин. И я только хочу сказать… может, вам и удастся найти для себя золотую середину.
Дверь открылась, и вошла женщина средних лет, неся красивого ребенка, действительно зашедшегося в крике.
— Она вопит безостановочно.
Кэтлин взяла ребенка и слегка подбросила.
— Да, конечно, — многозначительно отозвалась она, глядя на Джемму. — Золотая середина.
Джемма подумала, не задать ли несколько вопросов матери Кэтлин — как это было пятнадцать лет назад, когда ее дочь-подросток жила в «Доме надежды», но та уже спешно покидала дом, бросив через плечо, что позвонит позже.
— Я не могу присесть даже на полчаса для интервью, — сказала Кэтлин, качая головой. — Золотой середины нет.
Джемма пожалела, что не в силах утешить эту женщину, смягчить ее взгляд на свою жизнь, немного успокоить. Но слова Кэтлин настолько били в точку, что она лишь пожелала ей всего хорошего. Завтра она пришлет ей какой-нибудь пустячок, может, подарочный сертификат в один из городских ресторанов, где они посидят с мужем, если ее мать или няня присмотрят за детьми. Чтобы ненадолго вырвать ее из этой жизни.
«Почему у одних так, а у других — иначе? — размышляла она, помещая себя и Кэтлин в одну ужасную категорию, а женщин, подобных ее невестке и нью-йоркской соседке Лидии Бесселл, — в другую. — Зависит от склада ума? Ты выбираешь одно или другое по той или иной причине, хотя иногда у тебя, конечно, нет выбора, и таким образом получаешь свою жизнь». Есть, правда, еще одна категория. Матери, работающие полный день, умеющие совмещать — потому что вынуждены, потому что так хотят. Джемма попадет в эту категорию. Обязательно, заверила она себя. Несмотря на неудачу так сильно желавшей этого Кэтлин. У всех все по-разному.
У Джеммы и работы-то нет. Да и ребенка пока тоже. Представляя, как все будет, она сама не знает, о чем говорит. И это может оказаться самой пугающей частью во всей этой истории.
После долгого дня, отданного исследовательской работе и еще двум интервью — с нынешней обитательницей «Дома надежды» и с женщиной, пять лет назад усыновившей ребенка, — Джемма вернулась в гостиницу около пяти часов, мечтая о горячей, пенной ванне и новой главе из книги «Ваша беременность на этой неделе».
На крыльце, на диване-качелях, сидел мужчина, с подъездной дорожки показавшийся Джемме настолько похожим на Александра, что на мгновение у нее сжалось сердце от тоски по мужу, так что пришлось сделать глубокий вдох. Несмотря на все происходящее сейчас между ними, она по нему скучала. Ей хотелось поведать ему обо всех своих страхах, опасениях, как она всегда это делала. Но в этом случае не могла.
«Я люблю тебя, Александр, — подумала она. — Люблю. Очень сильно. Просто я хочу…»
Мужчина на крыльце поднялся. Это и был Александр.
Джемма ахнула, когда он молча подошел и обнял ее. Она прижалась к нему, испытывая огромное облегчение от его присутствия здесь. «Пусть отпадет все ненужное, и твой муж тебя обнимет», — подумала Джемма.
— Я должна была сообразить, что ты прилетишь, — сказала она. — Но мне нужно удержать в голове столько разных вещей…
— А то.
Александр обнял ее за плечи, и они пошли к крыльцу по короткой, вымощенной камнем дорожке.
— У нас будет ребенок, — прошептал он.
— Я до смерти боюсь.
— Я — нет.
Джемма провела его в гостиницу, тихую в этот ранний солнечный вечер. Они поднялись на третий этаж, и Джемма отперла свою дверь.
Вдвоем они едва поместились в комнате. Джемма не могла оторвать от мужа глаз; за всеми этими спорами она забыла, как влечет ее к Алексу, как легко она забывает обо всем, видя его лицо, его тело. При ее настроении и сильной усталости надо вести себя рядом с ним осторожнее. Ей нужны горячая ванна и сильные руки мужа — но она не может позволить ему править сильной рукой.
Она закрыла дверь.
— Я могу научиться быть матерью, я знаю. Но не представляю, как научиться хотеть того, чего хочешь ты. Я не желаю переезжать в пригород и сидеть дома с ребенком. Это чудесно для тех, кто этого хочет, и да — я понимаю, хорошо, что мы можем себе это позволить. Но я мечтаю быть репортером. Мечтаю писать именно такие материалы, как тот, над которым сейчас работаю. Сегодня вечером одна биологическая мать встречается со своей дочерью, которую отдала на удочерение двадцать два года назад.
