– Ты должен сказать, не звонил ли Важа. Ты должен сказать, не разыскали ли его мои люди. Ты должен сказать, не лежит ли его труп в земле и не жрут ли его черви!
– Ничего такого нет, батоно, – сказал Ика.
– Но кто-то занимается этим вопросом?!
– Конечно, батоно. Но результата пока нет.
Маргеладзе, упершись руками в стол, покачался всем телом, помолчал.
– Этой ночью от ипподрома должно остаться только пепелище. И развалины. Ты меня понял?
– Не совсем, батоно.
– Налет. Ночью будет сумасшедший налет на ипподром. Через час собери людей, обсудим детали.
Была уже глубокая ночь.
Важа и Вован сидели в одной из комнат загородного домика, за бутылкой вина вели разговор. Оба были уже изрядно под хмельком, поэтому говорили искренне, может, даже излишне эмоционально.
– Хочешь откровенно? – говорил Вован. – Я уже устал от всего – от стрельбы, от страха, от напряжения. Хочется просто жить. Обзавестись семьей, детьми. Вот у меня Муська… Классная девка! Думаешь, ей легко со мной? С моей суматошной жизнью?
– Нелегко, – согласился хмельной Важа.
– Надоело. Не хочу больше криминала! Устал!
– Думаешь, я не устал?
– Так какие проблемы? Давай завязывать.
– Как? Ты же знаешь, откуда и от кого я сбежал.
– Сбежал и живи. Бабок я тебе дам, девку Муська подыщет. Что еще тебе нужно?
– Спокойствия. Вахтанг все равно не успокоится, будет искать меня.
– Значит, примем меры против Вахтанга. А какой выход? Какой?
– Вот видишь, – печально усмехнулся Важа. – Значит, опять война.
– Да, с твоим родичем война. Определенно… Этот просто так не успокоится. Но после этого можно будет и пожить нормально.
– Не знаю. Не уверен… После Вахтанга обязательно еще кто-нибудь найдется.
Из соседней комнаты вошла заспанная Муська.
– Ну, долго вы еще будете сидеть, мужики? Пора спать, уже почти час ночи.
Вдруг резко заиграл мобильник Вована, он включил его. Выслушал, вскочил, закричал:
– Что? Когда?! Сейчас буду! Буду, говорю, сейчас! – белыми от потрясения глазами посмотрел на Важу, потом на Муську. – Был налет на ипподром. Все, суки, разнесли… В клочья!
…Вован и Важа бродили по разрушенным коридорам офиса. Выбитые стекла, иссеченные пулями стены, развороченные взрывами комнаты.
Сирены милицейских и пожарных машин перекликались между собой, по коридорам туда-обратно бегали озабоченные люди, ржали испуганные лошади, кое-где выбивался огонь пожара.
Вован плакал, растирая слезы по мокрому лицу.
– Но я же не хочу воевать. Не хочу больше стрелять. А меня заставляют… Ну когда это кончится?
Подбежал запыхавшийся и взволнованный работник, сообщил:
– Владимир Иванович, много раненых и убитых лошадей. Что с ними делать?
– Сейчас иду. Сейчас, – ответил директор, перевел взгляд на Важу. – Вахтанг?
– Да, – кивнул тот.
– Уверен?
– Знаю. Не думал, что решится на такое… И я ему этого не прощу.
Во двор въехало несколько джипов, из них быстро выбрались Кузьмичев, Старков, Костя.
Они отыскали Вована в конюшне возле тревожно ржущих лошадей. Сергей подошел к другу, обнял.
– Держись. Мы свое возьмем.
В сторонке стоял Важа и полными горя глазами смотрел на происходящее.
Анонс на телевизионном экране бил жестко, коротко и интригующе. Сначала шло несколько «стреляющих» титров под мощную музыку:
СМОТРИТЕ ЗАВТРА В 20.00 НА НАШЕМ КАНАЛЕ!
САМЫЙ СПЕЦИАЛЬНЫЙ!
САМЫЙ СЕНСАЦИОННЫЙ!
САМЫЙ СКАНДАЛЬНЫЙ!
САМЫЙ ОБЪЕКТИВНЫЙ!
ВЫПУСК ПРОГРАММЫ «РВУЩИЕСЯ К ВЛАСТИ»!
И после титров – фрагменты из самой программы.
Бритоголовые, громящие улицы Сибирска.
Собрание бритоголовых в зале. Выступление перед ними Зуслова.
Затем выступление Жилина по Сибирскому телевидению.
И после этого снова бритоголовые, громящие улицы, витрины магазинов, рынки. Милиция, избивающая бритоголовых. Раненые на асфальте, кровь на асфальте…
НЕ ПРОПУСТИТЕ
СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК ПРОГРАММЫ
«РВУЩИЕСЯ К ВЛАСТИ»!
…Толпа скинов – около тысячи человек – полукругом оцепила здание телекомпании, парни выкрикивали проклятия и брань, пытались прорвать милицейский кордон, бросали камни, размахивали железными прутами.
– По-ка-жись, Кузь-ма! По-ка-жись, Кузь-ма! По-ка-жись, Кузь-ма! – скандировали собравшиеся.
Потом:
– Су-ка! Су-ка! Су-ка!
– У-блю-док! У-блю-док! У-блю-док!
И снова:
– По-ка-жись, Кузь-ма! По-ка-жись, Кузь-ма! По-ка-жись, Кузь-ма!
Раздались призывы милиции, усиленные динамиками, пошли в ход резиновые дубинки.
– Освободить площадь! Освободить площадь! Приказываю – разойтись! Приказываю – разойтись!
И в ответ:
– Су-ки! Су-ки! Су-ки!
– Ви-ват Рос-си-я! Ви-ват Рос-си-я! Ви-ват Росси-я!
Поодаль, метрах в пятистах от главных событий, в черном «БМВ» сидели Зуслов и Гамаюн.
– Распорядись, чтобы начинали отходить, – сказал Алексей Иванович.
– А не рано ли? – усомнился Гамаюн.
– Как бы не было поздно. Мальчики заведутся, потом их не остановишь. Могут быть жертвы. А нам перед съездом это ни к чему.
Гамаюн посигналил кому-то фарами, к ним тут же подкатил автомобиль с тонированными стеклами. Гамаюн приказал высунувшемуся из кабины парню:
– Начинайте отходить.
– Может, еще минут десять?
– Начинайте отходить!
– Есть.
Автомобиль укатил, Гамаюн повернулся к Зуслову:
– А если завтра программа все-таки выйдет в эфир?
Тот помолчал, пожевал тонкими сухими губами, усмехнулся:
– Программа не выйдет. У меня кое-что припасено.
Любаня стояла перед Зусловым, бледная, спокойная, достойная. Смотрела на шефа преданно, внимательно.
– Ты все поняла? – спросил он.
– Да.
– Ты понимаешь, что идешь на смерть?
– Да.
– И понимаешь, во имя чего?
– Да.
– Сформулируй.
