Когда умер отец, Гермиона прислала большой дорогой венок и письмо, где сообщала, что слишком нездорова, чтобы присутствовать на похоронах. Вильду не обманули ее соболезнования, поскольку за последние семь лет старшая сестра ни разу не поинтересовалась делами семьи.
Единственные сведения о ней можно было узнать из светской хроники, где ее неизменно описывали в самых восторженных тонах. Газеты пестрили новостями о сестре:
«Прекрасная графина Элтсли была в голубом бархатном платье, отделанном атласными лентами и кружевом».
Или: «В бальном зале не было никого прекраснее графини Элтсли, чья великолепная бриллиантовая тиара затмевала украшения всех женщин, за исключением принцессы Уэльской».
Иногда в дамском журнале появлялась фотография, где Гермиона выглядела несколько суровой, но в то же время очень красивой.
На одной фотографии вид у нее был немного грустный, но Вильда приписывала это неумелости фотографа.
О чем ей было грустить, когда все признавали ее красавицей, и было очевидно, как обожает муж, украшавший ее бесценными драгоценностями.
Около полугода назад Вильда с ужасом узнала, что граф Элтсли внезапно скончался от инфаркта. Тогда она думала, что сестра непременно вернется домой. Где же еще искать утешение, как не в кругу близких людей? Но хотя отец написал ей, что может немедленно приехать в Лондон, если это нужно, ответа не было почти две недели.
Когда они уже начали волноваться, думая, что могло случиться что-то страшное, Гермиона прислала холодное коротенькое письмо. В нем говорилось, что нет необходимости о ней тревожиться, она вполне здорова и собирается погостить у друзей во Франции со своей дочерью Мирабеллой.
Сэр Родерик ничего не сказал, но отлично знавшая его Вильда понимала, как его огорчало, что Гермиона никогда не привозила к нему внучку и не приглашала в Лондон повидаться с ней.
На Рождество и в день ее рождения Мирабелла получала подарки. Сначала их посылала леди Алчестер, а после ее кончины этим занялась Вильда.
Иногда Гермиона благодарила за подарки письмом, но чаще только секретарь графа извещал об их получении.
Вильда часто думала, на кого похожа Мирабелла. Она знала, что если племянница вырастет такой же красавицей, как ее мать, Гермиона станет ей завидовать.
Вильде казалось, что сестра не желает общаться с ней или приглашать ее к себе только потому, что она хочет сама иметь все и ни с кем не делиться.
Конечно, странно, что она испытывает такое чувство по отношению к собственной сестре, но Вильда помнила, как еще совсем маленькой она услышала гневные слова Гермионы, разговаривающей с матерью:
«Понять не могу, зачем тебе понадобилось подарить мне сестру! Было бы немного лучше иметь брата, но на самом деле я хочу быть единственным ребенком у тебя с папой и ни с кем не делиться!»
Леди Алчестер мягко, но твердо объяснила дочери, что она – эгоистка и что на самом деле ей было бы одиноко оставаться единственным ребенком.
Гермиона выслушала мать с отсутствующим выражением лица, явно говорившим, что она ей не поверила. Она хотела быть единственным ребенком и таким образом избежать всякого соперничества в семье.
– Почему бы не посмотреть правде в глаза, – сказала Вильда после похорон отца, где Гермиону представлял только большой дорогой венок, – я больше никогда не увижу сестру.
Равнодушие Гермионы не то чтобы ее обижало. Скорее это было ощущение, что ее лишили чего-то драгоценного, чем наслаждались другие семьи, где все были близки друг с другом, и чего ей не дано было испытать.
Но она привыкла быть одна, за исключением пожилых соседей, которые всегда тепло ее приветствовали, когда она их посещала.
Вильда довольствовалась прогулками на лошадях и наполнявшими библиотеку книгами, которые они с отцом с таким удовольствием читали вместе.
Сейчас, по дороге домой, девушке казалось, будто всходы пшеницы, розовато-лиловые гроздья сердечника, золотистые лютики разговаривали с ней в солнечном свете.
Они были частью ее жизни, частью ее сознания и казались такими же естественными, как дыхание.
Она чувствовала иногда, при виде первых весенних почек на кустах и живой изгороди, что земля пробуждается после зимы, и это оживляло ее саму.
Ей казалось, что она растет, как они, с приближением пышной красоты лета. Появлялось ощущение, что и она возрождается после бесплодной зимы.
Так как Скайларк понимал, что возвращается в свою удобную конюшню, он пустился галопом и замедлил ход, только приблизившись к булыжникам конного двора.
Когда Вильда подъехала, старый грум, тоже прослуживший в усадьбе много лет, подошел взять у нее поводья.
– Хорошо покатались, мисс Вильда? – спросил он.
– Чудесно, спасибо, Эбби, – ответила она. – Скайларк летел по долине, как ветер.
– Он умеет скакать, когда захочет.
Слуга повел Скайларка в конюшню и только уже у двери обернулся:
– Кое-кто в доме хочет вас видеть, мисс Вильда. Экипаж недавно прибыл.
– Кто бы это мог быть? – удивилась Вильда, но если Эбби и знал ответ, он ничего не сказал и исчез в стойле.
Вильда прошла под аркой, ведущей к переднему фасаду дома.
Подойдя ближе, она увидела элегантный дорожный экипаж, запряженный четверкой породистых лошадей, а на козлах кучера в ливрее и цилиндре с кокардой.
Лакей в такой же ливрее стоял у дверцы экипажа, и Вильда ускорила шаг, недоумевая, кто бы мог ее посетить. Она не знала никого, у кого был такой шикарный выезд. У парадной двери ее приветствовали двое слуг. Ей ужасно хотелось спросить у них, кто их хозяин или хозяйка.
Но она решила, что было бы ошибкой сделать что-либо подобное, и вошла в открытую дверь, испытывая некоторую озабоченность, потому что волосы у нее были в беспорядке после скачки на Скайларке.
Поскольку сегодня она никого не ожидала, на ней была старая амазонка, не только потрепанная, но и слишком тесная в груди.
Однако она ничего не могла поделать, не заставлять же посетителя дожидаться еще дольше. Поэтому, пригладив локоны, она вошла в холл и распахнула дверь в гостиную.
Это была очень красивая удлиненная комната с окнами, выходившими в розарий.
Когда Вильда вошла, взгляд ее сразу же упал на женщину, которая любовалась своим отражением в зеркале, висевшем над камином.
Вильда не видела лица посетительницы, ее взгляду было доступно лишь элегантное голубое атласное платье и шляпа, украшенная страусовыми перьями такого же цвета.
Когда Вильда закрыла за собой дверь, женщина обернулась, и Вильда ахнула от изумления.
– Гермиона! Ты ли это?
Вильда подумала, что ее голос прозвучал слишком громко. После небольшой паузы сестра ответила:
