– Именем норвежского государства объявляю вас мужем и женой, – произнес он, плюнул чем-то коричневым на распятие, стоявшее рядом с ним, поднял судейский молоток и ударил по черной от огня алтарной решетке.
Один раз. Два раза. Три раза.
Я вздрогнул и проснулся. Я сидел, прислонившись головой к стене. Черт, эти сны меня измотали.
Но стук продолжался.
Сердце мое перестало биться, и я уставился на дверь.
Винтовка стояла у стены.
Я схватил ее, не вставая со стула. Положил приклад на плечо и щекой прижался к нему. Палец на спусковом крючке. Я сделал вдох и понял, что до сих пор сидел, затаив дыхание.
Еще два стука.
А потом дверь открылась.
Небо прояснилось. Наступил вечер. Дверь выходила на запад, и человеку, стоявшему в дверях, солнце светило в спину, поэтому я видел только темный силуэт на фоне пологой равнины, с ореолом из оранжевых солнечных лучей.
– Ты меня застрелишь?
– Прости, – сказал я, опуская винтовку. – Я думал, это куропатка.
Ее смех был низким и спокойным, но лицо все еще находилось в тени, поэтому блестящий свет ее глаз мне пришлось вообразить.
Глава 10
Йонни уехал.
– Сегодня он сел на автобус в южном направлении, – сказала Лея.
Она отправила Кнута за дровами и водой. Она хотела выпить кофе и желала, чтобы я объяснил, зачем к ней заходил южанин и спрашивал, где я.
Я пожал плечами:
– На свете много южан. Он сказал, что ему надо?
– Сказал, что очень хотел бы с тобой поговорить. О делах.
– Ага, – сказал я. – Это был Йонни? Он похож на болотную птицу?
Лея не ответила. Она сидела за столом напротив меня и пыталась поймать мой взгляд.
– Он узнал, что ты живешь в охотничьей хижине, и уговорил кого-то показать ему дорогу. Но тебя здесь не было, и, поскольку кто-то еще рассказал ему, что ты заходил ко мне после похорон, он подумал, что я могу что-нибудь знать.
– И что ты сказала?
Я позволил ей поймать мой взгляд. Позволил изучить его. У меня было много что скрывать, и в то же время скрывать мне было нечего.
Она вздохнула:
– Я сказала, что ты снова уехал на юг.
– А почему ты так сказала?
– Потому что я не дура. Я не знаю и не желаю знать, в какую беду ты попал, но не хочу быть виноватой в том, что навлеку на тебя еще больше бед.
– Больше бед?
Она покачала головой. Это могло означать, что она неправильно выразилась, что я ее не так понял или что она не хочет об этом говорить. Она выглянула в окошко. Мы слышали, как Кнут энергично рубит дрова.
– По словам того мужчины, тебя зовут Юн, а не Ульф.
– А ты когда-нибудь верила, что меня зовут Ульф?
– Нет.
– И все же послала его в неверном направлении. Ты соврала. Что об этом сказано в твоем Писании?
Лея кивнула в ту сторону, откуда доносились удары:
– Он говорит, что мы должны позаботиться о тебе. В Писании об этом тоже говорится.
Какое-то время мы сидели молча. Мои руки лежали на столе, ее – на коленях.
– Спасибо, что занялся Кнутом на поминках.
– Не за что. Как он справляется?
– На самом деле неплохо.
– А ты?
Она пожала плечами:
– Мы, женщины, всегда справляемся.
Звук рубки стих. Скоро мальчик вернется. Лея снова посмотрела на меня. Глаза ее обрели такой цвет, какого я никогда не видел. Она сверлила меня взглядом.
– Я передумала, Ульф. Я хочу знать, от чего ты бежишь.
– Твоя первая мысль по этому поводу была умнее.
– Рассказывай.
– Зачем?
– Затем, что, по-моему, ты хороший человек. А хорошему человеку грехи всегда отпускаются.
– А если ты ошибаешься, если я не хороший человек? Тогда я сгорю в твоем аду?
Это прозвучало злее, чем мне хотелось.
– Я не ошибаюсь, Ульф, потому что я тебя вижу. Я тебя вижу.
Я сделал глубокий вдох. Пока еще я не знал, смогут ли слова политься у меня изо рта. Я смотрел в ее глаза, синие, как море под тобой, когда тебе десять лет, и ты стоишь на вершине скалы, и все твое существо хочет прыгнуть, кроме ног, которые не шевелятся.
– У меня была работа: требовать долги за наркотики и убивать людей, – услышал я собственный голос. – Я украл деньги у своего работодателя, и теперь он за мной охотится. А еще я втянул во все это Кнута, твоего десятилетнего сына. Я плачу ему за то, что он шпионит для меня. Точнее, даже не так. Он получит плату, только если доложит о чем-то подозрительном. Например, если он увидит людей, которые без раздумий убьют мальчика, коли потребуется. – Я вынул сигарету из пачки. – Ну, как теперь обстоят дела с прощением?
Она открыла рот одновременно с тем, как Кнут распахнул дверь.
– Вот, – сказал он, опуская дрова на пол перед печью. – Теперь я проголодался.
Лея смотрела на меня.
– У меня есть рыбные фрикадельки в банках, – сказал я.
– Эх, – ответил Кнут, – может, лучше поедим свежей трески?
– Боюсь, у меня здесь ее нет.
– Здесь нет. А в море есть. Мы поедем и наловим. Можно, мама?
– Сейчас середина ночи, – тихо сказала она, по-прежнему не отводя от меня глаз.
– Лучшее время для рыбалки, – подхватил Кнут, прыгая на месте. – Пожалуйста, мама!
– У нас нет лодки, Кнут.
Прошла секунда, прежде чем я понял, что она имела в виду. Я посмотрел на Кнута. Лицо его помрачнело, но потом снова просияло.
– Мы можем взять дедушкину лодку. Она в лодочном сарае, он сказал, мне можно.
– Правда?
– Да! Треска! Треска! Ты ведь любишь треску, Ульф?
– Обожаю треску, – сказал я, отвечая на ее взгляд. – Но не знаю, хочет ли твоя мама трески прямо сейчас.
– О да, конечно же хочет. Правда, мама?
Она не ответила.
– Мама?
– Пусть Ульф решает, – произнесла она.
Мальчишка пролез между столом и моим стулом, так что мне пришлось посмотреть на него.
– Ульф…
– Да, Кнут?
– Можешь съесть язык трески
[7]
.
Лодочный сарай находился в нескольких сотнях метров от пристани. Запах гнилых водорослей и соленой воды вызвал у меня несколько смутных воспоминаний о лете. Например, о проталкивании головы в спасательный жилет маленького размера, о двоюродном брате, который вырос очень высоким, потому что его семья богаче и у них есть лодка и дача, и о дяде с красным черепом, который ругается, потому что не может завести подвесной мотор.
