Биться об заклад, конечно, не буду, но вроде бы он посмотрел прямо на меня?
– Мы, жалкие люди, должны жить в этом мире. Если бы только мы могли отречься от дьявола и с надеждой преодолеть то короткое время, что нам отпущено.
Еще один псалом. Мы с Леей сидели ближе всех к входной двери, и я подал ей знак, что хочу покурить.
Выйдя наружу, я прислонился к стене молельного дома и прислушался к звучавшему внутри его песнопению.
– Прости, но можно ли попросить у тебя один из этих гвоздей в крышку гроба?
Видимо, Маттис стоял за углом и ждал, потому что молельный дом находился в самом конце улицы. Я протянул ему пачку.
– Им удалось тебя спасти? – спросил он.
– Пока нет, – сказал я. – Поют уж очень фальшиво.
Он рассмеялся:
– О, ты научишься правильно слушать псалмы. Все люди мира считают, что важно петь чисто и правильно. Но для поборников веры чувства – это все. А почему, ты думаешь, мы, саамы, стали лестадианцами? Поверь мне, Ульф, от шаманских бубнов и целительских способностей ведьм рукой подать до лестадианских исступленных криков, исцелений и сентиментальности.
Я подал ему зажигалку.
– Ох уж этот чертов медленный псалом… – пробормотал он.
Мы одновременно затянулись своими сигаретами и прислушались. Когда песня закончилась, слово вновь взял отец Леи.
– А так и должно казаться, что проповедник за кафедрой очень страдает? – спросил я.
– Якоб Сара? Да. Он должен донести до всех, что он простой христианин, который не по собственной воле взошел на кафедру, а был призван паствой. – Маттис склонил голову и заговорил таким же низким голосом, что и проповедник: – «Поскольку меня назначили главой этого собрания, моим желанием всегда было, чтобы Господь склонил меня к послушанию. Но ведь человек вынужден носить на себе свою протухшую плоть». – Он затянулся сигаретой. – Так было сотни лет. Идеал – это смирение и простодушие.
– Твой троюродный брат рассказал, что ты был одним из них.
– Но потом я увидел свет, – сказал Маттис, недовольно глядя на сигарету. – Скажи, а в ней есть табак?
– Ты утратил веру, пока изучал теологию?
– Ну да, но здесь меня начали считать отщепенцем, как только я уехал в Осло. Истинный лестадианец не учится на священника среди людей мира. Здесь единственная задача проповедника – возвещать старое правильное учение, а не новомодную ерунду из Осло.
Внутри закончился псалом и снова зазвучал голос Якоба Сары:
– Господь терпелив, но не сомневайтесь: он как вор придет в ночи, а стихии и земля распадутся на части, когда неверующий погибнет.
– Кстати, – сказал Маттис. – Мы, приговоренные к смерти, ведь не хотим, чтобы он пришел раньше, чем надо, правда?
– Ты о чем?
– Некоторые не будут возражать, если мы в Косунде вообще его больше не увидим.
Я замер посреди затяжки.
– Да-да, – сказал Маттис. – Я не знаю, поехал ли тот Йонни дальше на север или вернулся домой, но, хотя он и не нашел того, что искал, нет никаких гарантий, что он не вернется обратно.
Закашлявшись, я выдохнул дым.
– Он, конечно, не приедет просто так. В этом ты можешь быть уверен, Ульф. Но кто-то ведь может набрать номер и сказать несколько слов по вот этому. – Он указал на телефонные провода над нашей головой. – Возможно, за это им обещано неплохое вознаграждение.
Я бросил окурок на землю:
– Ты расскажешь мне, зачем пришел сюда, Маттис?
– Он сказал, что ты украл деньги, Ульф. Так что, наверное, дело все-таки не в женщине?
Я не ответил.
– А Пирьо из магазина сказала, что у тебя их целая куча. Ну, денег. Наверное, стоит пожертвовать некоторую их часть на то, чтобы он не вернулся, Ульф?
– И какова же цена?
– Не больше, чем он пообещал. Даже немножко меньше.
– Почему меньше?
– Потому что все еще случается, что я просыпаюсь по ночам и чувствую, как меня гложут мучительные сомнения. Что, если Он действительно существует и, совсем как Йонни, вернется, чтобы судить живых и мертвых? Разве тогда перевес хороших дел над плохими не смягчит нам приговор? И мы будем гореть чуть более короткую вечность на чуть более медленном огне?
– Ты вымогаешь у меня меньшую сумму денег, чем мог бы получить, выдав меня наемному убийце, потому что считаешь, что совершаешь хороший поступок?
Маттис затянулся сигаретой:
– Я сказал, немножко меньше. Я ведь не к канонизации готовлюсь. Пять тысяч.
– Ты разбойник, Маттис.
– Заходи ко мне завтра. Я дам тебе бутылку в придачу. Спирт и молчание, Ульф. Совершенный спирт и совершенное молчание. А это стоит денег.
Он, переваливаясь, побрел по улице, как гусь хренов.
Я зашел внутрь и сел. Лея изучающе посмотрела на меня.
– Сегодня на нашем собрании присутствует гость, – сказал Якоб Сара, и я услышал шорох одежды, когда все начали оборачиваться.
Мне улыбались и кивали. Истинные теплота и дружелюбие.
– Мы будем молить Господа, чтобы он простер длань свою над ним и чтобы путь его был легким и он вскорости безопасно добрался до своего дома.
Проповедник склонил голову, то же самое сделали собравшиеся. Молитву он бормотал неразборчиво, она состояла из старомодных слов и оборотов, возможно имеющих смысл для посвященных. Я же отметил только одно слово: «вскорости».
Собрание завершилось псалмом, который Лея помогла мне найти в книге. Я пел вместе со всеми. Мелодия была мне незнакома, но она была такой медленной, что мне всего-то надо было немного отставать, повышая и понижая голос вместе со всеми. Ощущение от пения было хорошим, хорошо чувствовать вибрацию голосовых связок. Вероятно, Лея неправильно это поняла и подумала, что я восторгаюсь текстом; во всяком случае, она улыбалась.
Выходя из церкви, я почувствовал, как кто-то легонько взял меня под локоть. Якоб Сара. Он повел меня к окну. Я увидел, как спина Леи исчезла за дверью. Ее отец подождал, пока все покинут помещение, и только после этого заговорил:
– Как тебе кажется, здесь красиво?
– По-своему.
– По-своему, – кивая, повторил он, а затем повернулся ко мне. – Ты собираешься увезти ее отсюда?
Вялость и мягкое смирение исчезли из его голоса, а взгляд из-под кустистых бровей пригвоздил меня к стене.
Я не совсем понимал, что надо отвечать. То ли он шутливо интересовался, не собираюсь ли я сбежать с его дочкой, то ли совсем не шутливо интересовался, не собираюсь ли я сбежать с его дочкой.
– Да, – сказал я.
– Да? – Он поднял бровь.
