– Да?
– Ты когда-нибудь бывал в Стокгольме?
– Да.
– Там красиво?
– Сейчас, летом, там очень красиво.
Она приподнялась на локте и посмотрела на меня сверху вниз.
– Юн, – сказала она. – По знаку зодиака Лев.
Я кивнул:
– Тот мужчина из Осло и это рассказал?
Лея покачала головой:
– Я посмотрела жетон на цепочке у тебя на шее, пока ты спал. Юн Хансен, родился двадцать четвертого июля. Я родилась под знаком Весов. Ты – огонь, я – воздух.
– Я буду гореть, а ты вознесешься на небеса.
Она улыбнулась:
– Это первое, о чем ты подумал?
– Нет.
– А что тогда первое?
Лицо ее было так близко, глаза – такими темными, взгляд – напряженным.
Я не знал, что поцелую ее, до того самого момента, пока не сделал этого. Я даже не совсем уверен, я ли это сделал, или же это сделала она. Но потом я заключил ее в объятия, прижал к себе и крепко держал, ощущая ее тело, которое ходило, как мехи органа: дыхание с шумом вырывалось через ее зубы.
– Нет, – простонала она. – Ты не должен!
– Лея…
– Нет! Мы… я не могу. Отпусти меня.
Я отпустил ее.
Она вылезла из койки, встала посреди комнаты, тяжело дыша, и со злостью посмотрела на меня.
– Я подумал… – сказал я. – Прости, я не хотел…
– Хватит, – тихо ответила она. – Этого не было. И это больше не повторится. Никогда. Ты понимаешь?
– Нет.
Она выдохнула с длинным дрожащим стоном:
– Я замужем, Ульф.
– Замужем? Ты вдова.
– Ты не понимаешь. Я не просто замужем за ним. Я замужем за… за всем. За всем вокруг. Ты и я – мы принадлежим к двум разным мирам. Ты живешь, торгуя наркотиками, а я – верующий звонарь. Я не знаю, ради чего живешь ты, но я живу ради этого и ради своего сына. Только это имеет значение, и я не собираюсь позволить… глупой, безответственной мечте уничтожить все. У меня нет на это средств, Ульф. Понимаешь?
– Но я же говорил, что у меня есть деньги. Посмотри за доской вон там, у шкафа, это…
– Нет, нет! – Она зажала уши ладонями. – Не хочу слушать, и не нужны мне никакие деньги! Я хочу иметь то, что имею, и больше ничего. Мы больше не можем встречаться, я больше не хочу встречаться, это все… это все ерунда и неправильно, и… и теперь я пошла. Не приходи ко мне. А я не приду к тебе. Прощай, Ульф. Всего тебе хорошего.
В следующий момент, когда она вышла из хижины, я уже начал сомневаться, действительно ли все произошло на самом деле. Да, она поцеловала меня, боль в щеке не лгала. Но тогда, значит, и другое было правдой – она сказала, что больше никогда не хочет меня видеть. Я поднялся, вышел на улицу и увидел, как она в лунном свете бежит к деревне.
Конечно, она ушла. Кто бы этого не сделал? Я бы точно сделал, причем намного раньше. Но ведь теперь я действительно убегал. У нее не было средств, чтобы сбежать, а вот я обычно сбегал, потому что у меня не было средств оставаться. И о чем я, собственно говоря, думал? Что такие, как мы, сможем быть вместе? Нет, я так не думал. Возможно, видел во сне, наш мозг производит иногда фантастические картины. Пора просыпаться.
Снова раздались раскаты грома, на этот раз немного ближе. Я посмотрел на запад. Где-то там вдали выстроилась башня из свинцово-серых облаков.
«Что он уже в пути. Что он приезжает сюда и убивает нас».
Я вернулся в хижину и прислонился лбом к стене. В сны я верил так же мало, как в богов. Я больше верил в любовь наркоманов к своим наркотикам, чем в любовь людей друг к другу. Но я верил в смерть. Я знал, что это обещание будет выполнено. Я верил в девятимиллиметровую пулю, летящую со скоростью тысяча километров в час, и в то, что жизнь – это время между тем мигом, когда пуля вылетает из ствола, и тем, когда она проходит через твой мозг.
Я вынул из-под кровати моток веревки и привязал один ее конец к дверной ручке, а второй – к толстой опоре между койками, прочно приколоченной к стене. Я натянул веревку. Вот так. Потом я лег и уставился на доски в основании койки над моей головой.
Глава 13
Дело было в Стокгольме. Давным-давно, еще до всего. Мне исполнилось восемнадцать лет, я приехал на поезде из Осло. В одиночестве я гулял по улицам острова Сёдермальм, бродил по траве в Дьюргордене и болтал ногами, сидя на причале и разглядывая Королевский дворец. Я знал, что свою свободу ни на что не променяю. Потом я нарядился в то немногое, что у меня было, и отправился в Драматический театр, потому что был влюблен в норвежскую девушку, которая играла Сольвейг в «Пере Гюнте».
Она была на три года старше меня, но на одной вечеринке я заговорил с ней. Наверное, я отправился в Стокгольм по этой причине. Большей частью по этой. В пьесе она была хороша, она говорила на шведском, как на родном, – по крайней мере, так мне казалось. И она была прекрасной и недостижимой. И все же во время спектакля моя влюбленность увяла. Может, потому, что она не могла соперничать с днем, который я провел в Стокгольме. Может, потому, что мне было восемнадцать и я уже влюбился в рыжеволосую девушку, сидевшую впереди меня.
На следующий день я купил травку на площади Сергельсторг. Я пошел в Кунгстредгорден, где вновь повстречал ту рыжеволосую девушку. Я спросил ее, понравился ли ей спектакль, но она только пожала плечами и показала мне, как крутят косяки по-шведски. Ей было двадцать, она приехала из Эстерсунда и жила в маленькой квартирке на Уденплан. Неподалеку находился недорогой ресторан под названием «Транан», где мы ели жареную селедку с картофельным пюре и запивали пивом средней крепости.
Оказалось, что она вовсе не та девушка, которая сидела передо мной: она никогда не бывала в Драматическом театре. Я прожил у нее три дня. Она работала, а я только бродил по улицам и дышал запахом лета и города. Когда я ехал домой, то смотрел в окно и думал о своем обещании вернуться. И в это время меня впервые посетила самая грустная в мире мысль: обратной дороги нет. «Сейчас» превратится в «тогда», «сейчас» превращается в «тогда» в чертовом круговороте, и обратного хода у этого проклятого круговорота, который мы называем жизнью, нет.
Я снова проснулся.
В дверь скреблись. Я повернулся на койке и увидел, как дверная ручка ходит вверх-вниз.
Она передумала. Она вернулась.
– Лея?
Мое сердце дико застучало от восторга, я сбросил с себя одеяло и свесил ноги на пол.
Ответа не последовало.
Это не Лея.
Это мужчина. Мощный или разозленный мужчина, потому что от силы, с которой он дергал за ручку, начали трещать крепления койки.
