Мальчик на секунду запнулся и снова заговорил:
— Мы еще немного по фабрике походили и уехали в Нижнегорск к Филиппову в гости. Вовка нам супу налил. Ну и блевотину его мать готовит! Жрать невозможно, и пахла похлебка мерзотно. Я не стал даже пробовать, а Гарик съел. И ему вскоре плохо стало, затошнило сильно. Он хотел лечь на диван, а Вовка нас выпер, заорал: «Валите отсюда! Из-за Гарьки теперь сортир мыть надо, блюйте во дворе!»
— Отличный друг, — прокомментировала я, — с таким в разведку хорошо ходить.
— Мы поперлись на автобус, — вещал дальше Леша, — и опоздали, следующий на Гидрозавод шел через два часа. Решили посидеть в парке, двинули туда. Расторгуева все время выворачивало, зря он суп хавал, отравился дерьмом. А потом Гарька вдруг сел на тротуар, икнул и стал кровью плевать. Я перепугался, не знал, чего делать. Увидел через дорогу больницу.
Алексей замолчал.
— Ну, говори, — уже другим, совсем не сердитым тоном попросила мать.
— Там такая бабень в приемном покое, ваще мразиш, — поморщился подросток. — Говорю ей: «Моему другу сильно плохо, помогите, пошлите к нему врача», а она как понесет: «Тут всем плохо, ждите своей очереди. И доктора по улицам не носятся, или в «Скорую» звони, или сюда больного веди».
Леша зашмыгал носом.
— Я Гарика кое-как доволок, мужик в халате на него посмотрел и велел в палату везти. А Расторгуев мне шепнул: «Телефон себе забери, спрячь пока, его продать хорошо можно, я блевать перестану и отнесу трубку Марку». Вот и все. Его в лифт укатили, а я домой поехал. Хотел денег взять и яблок другу купить.
Лариса обняла сына.
— Горе ты мое… Умойся и иди поешь. Если человек отравился, ему фрукты есть нельзя. В первый день лучше голодать, а потом сухарик с чаем можно, рис отварной без масла.
Алексей вывернулся из рук матери и пошел к двери за прилавком.
— Когда вы вскрыли кабинет режиссера? — остановила я подростка.
— В одиннадцать, — ответил тот.
— Уверен? — удивилась я. — Неужели точно запомнил?
Паренек взялся за ручку, собираясь открыть дверь.
— Только Гарька отмычку в замок вставил, как сверху по радио мужик заорал: «Одиннадцать утра! Расторгуев, блин, почему тебя нет в пятом павильоне?» Я еще заржал: «Беги, Гарька, тебя зовут. Ща в Голливуд самолетом отправят, главную роль в блокбастере получишь».
— Маленькие детки спать не дают, от больших сам не уснешь, — вздохнула кондитерша, когда сын ушел.
— Моя тетя Раиса говорила: «Маленькие детки — маленькие бедки, подросли детки — подросли и бедки», — дополнила я.
— Лишь бы в папашу не пошел, — всхлипнула Лариса. — С отцом Леши я сразу развелась, когда его, мерзавца, в чужой квартире поймали. Вы-то из другого общества, понятия не имеете, как это кисло, когда в семье уголовник.
Я сохранила на лице улыбку. Лариса не знает, что мой папаша, ныне актер, а раньше большой любитель пошарить по чужим карманам, частый посетитель исправительных заведений.
Кузнецова умоляюще сложила руки.
— Пожалуйста, не рассказывайте Николаеву, что его трубка у Лешки в кармане нашлась. Мой мальчик хороший, просто с плохим парнем подружился — у Гарика мать алкоголичка, отца нет. Правда, тетка есть, она пытается за парнем следить, но у нее самой трое детей. Очень вас прошу, не рушьте Леше жизнь, его за кражу могут в малолетку отправить. Я сына знаю, он лентяй, учиться не желает, хочет весь день у компьютера сидеть, по танкам стрелять, но чужое он брать не станет. Это Расторгуев его подначил.
— Сотовый нужно вернуть хозяину, — остановила я кондитершу.
Лариса кинулась к полкам.
— Вы можете сказать, что нашли его во дворе. Ну, допустим, Олег обронил трубку, когда на работу шел. Ну пожалуйста! А я вам сейчас всего-всего положу бесплатно. И коврижку, и прянички, и пирожки. Заходите каждый день, пейте кофеек-шоколад, кушайте за счет заведения.
— Спасибо за предложение, — пробормотала я, решив более не заглядывать в лавку. — Ладно, не выдам Алексея. Но понимаете, если он сейчас выскочит сухим из воды, у него возникнет чувство безнаказанности, он опять пойдет на воровство, и когда попадется, уже не отмажется.
— Нет, нет! — затрясла головой Лариса. — Запру дурака дома, позвоню тетке Гарика, расскажу, чем ее племянничек занимается, как хороших детей на грабежи толкает, запрещу Леше даже на километр к гаденышу приближаться.
Я взяла телефон Олега, пакет с печеньем, забытый Эллой, кулек, набитый сладостями, который мне протянула Лариса, и вытащила из сумки кошелек.
— Не обижайте меня, — засуетилась кондитерша. — Это подарок от чистого сердца. Вы моя лучшая подруга теперь!
Испытывая сильное неудобство, я поблагодарила ее, направилась к двери и притормозила на пороге.
— Лариса, наверное, надо известить мать Игоря о том, что сын в больнице.
Кузнецова скорчила гримасу.
— Пьянчуга и не помнит про ребенка, ее не интересует, где сын шляется.
— Значит, тетю надо предупредить, — посоветовала я.
— Вы добрый, отзывчивый человек, — залебезила Лариса, — одно удовольствие с вами иметь дело. Как хорошо, что мы друзья. Приходите почаще, автор лучших в мире книг у меня все получит бесплатно!
Глава 29
— Нашли телефон Олега? Вот здорово! — обрадовалась Элла. — Муж очень расстроился, когда обнаружил, что мобильного нет. Где он был?
— В саду у калитки, — солгала я.
Элла всплеснула руками:
— Олежек растеряха, то перчатки посеет, то кошелек в магазине оставит. А зонтики ему я вообще покупать перестала, он их несметное количество неизвестно где оставил. Спасибо вам! Большое спасибо!
— Позор! — раздался голос Елизаветы Гавриловны. — Весь город об Алле и Иннокентии гудит! Запрещаю девке здесь появляться!
Элла втянула голову в плечи и зашептала:
— Бабушка из салона красоты буквально вне себя приехала. Ей как раз волосы краской намазали, и тут какая-то клиентка вошла, начала про Аллу говорить. Представляете? Елизавета Гавриловна домой вернулась и никак не успокоится, приказала Алле позвонить и сказать: «Ты нам больше не родня». Нина Анатольевна набрала номер дочери, а тот отключен.
Я попыталась успокоить расстроенную Эллу.
— Неприятности не длятся вечно. Сплетники поболтают языками и замолчат.
— Вы из Москвы, уклада маленького города не знаете, — вздохнула Элла, — а тут люди столетиями о чужих ошибках помнят. Я в детстве жила в Октябрьске в интернате. Город большой, не Москва, но и не Гидрозавод, скорее как Нижнегорск, жителей много. Так наши воспитательницы каждый день о своих соседях и знакомых сплетничали, все про них знали. Говорили, например: «У Петровых дочь родила. Небось Наташка не от мужа забеременела, от своего любовника-шофера. У Петровых всегда девочки рождаются, и прабабка ее, и бабка, и мать дочками разрешались, а у Наташки парень». Здорово, да? Детьми педагоги совсем не занимались, только чужие дела обсуждали да орали на нас. Я все время, пока была там, мечтала найти родную маму. Ложилась вечером в кровать и представляла: открывается дверь, входит красивая-красивая женщина, улыбается мне и говорит: «Эллочка, тебя из коляски цыгане украли. Я много лет искала доченьку и наконец нашла. Пошли домой!» А потом узнала, что меня мать в роддоме оставила. Звали ее Татьяна Петровна Попова.
