Из вышеизложенного ясно, что украинский норманизм профессора Огиенка не имеет под собой никаких реальных оснований.
8. Несколько слов о Кие, Щеке и Хориве
Сообщение летописи о трех братьях — основателях Киева безусловно основано только на народном предании. Летописец даже не пытается датировать время их жизни — оно теряется во тьме времени.
Тем интереснее, что это сообщение получает известное подтверждение и даже датировку в чужеземном источнике. Именно, армянский историк VII века Зеноб Глак рассказывает об основании Куара (Киева, называемого в древности иностранцами Куабой) в стране полуни (поляне) Куаром, Ментеем и Хереоном.
Хотя имена сильно изменены, но сходство все же столь заметно, что о случайном совпадении говорить не приходится. Очевидно, что легенда об основании Киева каким-то путем очень давно попала на Кавказ и попала в местную летопись.
Замечательно то, что это предание записано в Армении уже в VII веке, тогда как в русской летописи оно упоминается только в начале XI века. Срок в 400 лет — весьма почтенный. Но когда эта легенда впервые попала на Кавказ? Не исключена возможность, что трех киевских братьев мы должны отнести еще глубже VII века.
Во всяком случае, это указание дает некоторые надежды на возможность нахождения и других сведений, касающихся древней русской истории в столь малоизвестных источниках, как армянские, грузинские, древнееврейские, арабские, а особенно греческие источники. В сущности, давно уже пора начать «раскопки» и по таким источникам, раскопки поучительные и систематические.
Так как о трех братьях более ничего не известно, то мы остановимся на филологической стороне вопроса, которая все же может пролить хотя бы слабый дополнительный свет. Прежде всего, все три имени безусловно славянские.
«Кий» до сих пор живет полной жизнью в украинском языке, означая длинную, тонкую, прямую жердь; уцелело это слово и в русском языке, но только в одном узкоспецифическом значении — «бильярдный кий». Конечно, древнерусское произношение было «Кый». Это имя, как и все в старину, было, в сущности, кличкой, прозвищем.
Имя «Щек» не поддается столь ясной расшифровке; возможно, что есть какая-то связь с «щекой», «щекотом» и т. д. Славянская специфичность этого слова не подлежит ни малейшему сомнению. Для армянина это слово, вероятно, было столь труднопроизносимым, что было употреблено совершенно другое слово (возможно, что слово «Ментей» является только переводом славянского значения слова «Щек»).
Вюобще, приходится удивляться, что даже самые легкопроизносимые русские слова в устах иностранцев подвергаются значительной переделке. Кажется, чего проще и звучнее: «Ярослав», а между тем скандинавские саги сделали из него «Эрислейф»’а.
Имя «Хорив» не представляет для понимания никаких затруднений, но беда в том, что его все-таки не поняли. Большинство делает неверное ударение — «Хори́в», показывая этим, что значение слова в точности не уловлено. Корень слова «хорь» (хорек) (вспомните «Хорь и Калиныч»), лицо, бывшее сыном или потомком Хоря, было «Хоревом», или, согласно древнерусской фонетике, более удержанной до сих пор в украинском языке, Хоривом — т. е. хоривым сыном. В данном случае третий брат имел не кличку, а имя, основанное на принадлежности к данной семье.
Таким образом, если Кый, Щек и Хорив были братьями, то в имени третьего брата отразилось и имя их отца, т. е. самым древним киевлянином и славянином Киевской Руси был некий «Хорь».
Возможно, что имена братьев есть только сохранившаяся в народной памяти цепь лиц, игравших важную роль в жизни Киева и превращенных в братьев уже значительно позже. Однако то, что армянский летописец имел дело уже с тремя братьями, заставляет думать, что три упомянутые лица все же были действительно братьями.
Здесь небесполезно упомянуть, что современная украинская форма «хорь» будет «тхор»; которая из них «чище» и древнее, сказать трудно, этой разницы, однако, при расшифровке разных названий не следует упускать из виду.
Археологические данные показывают, что на территории Киева до конца X века существовало три древнейших поселения, которые затем слились. Возможно, что каждое из них носило имя брата-основателя. И до сих пор в районе древнего Киева мы имеем гору Щекавицу, Хоревую улицу и т. д. Эти три поселения, слившись вместе, объединились под одним названием Киев — очевидно, именем большего поселения.
Совпадение трех поселений с тремя братьями, приуроченность их имен именно к старому Киеву, свидетельство летописи — все это заставляет смотреть на легенду с большим вниманием, ибо в ней чувствуется историческая действительность.
Также не лишено значения глухое указание летописи о путешествии Кыя в Царьград, о почете, оказанном ему там царем (интересна также ремарка летописца, что который царь принимал Кыя — ему неизвестно, — в легендах таких ремарок не делают). Очевидно, поездка Кыя не была приватная поездка, а поездка представителя, — отсюда и почет, ему оказанный.
Не лишено значения замечание летописи, что Кый хотел осесть на Дунае, но неудачно: местные жители ему этого не позволили, но, мол, место «Киевца» люди знали. В этом указании обращает внимание странное совпадение желаний Кыя и Светослава — не отзвук ли это старинной связи киевских славян с Дунаем?
Все вышесказанное заставляет предполагать, что Кый вовсе не был чисто легендарной личностью — какие-то обрывки воспоминаний дошли до летописца. Именно их скудость и разрозненность и являются доказательством их достоверности; если бы это было фантазией, то ее преподнесли бы читателю летописи в значительно более полной и совершенной форме.
9. Была ли княгиня Ольга славянкой?
На этот вопрос норманист Н. Т. Беляев (Seminarium Kondakovianum, III, 1929, р. 264) дает в высшей степени тенденциозный и необоснованный ответ. Он пишет: «В Лаврентьевской летописи под 902 годом (“в лето 6411”) стоит: “Игореви же възрастъщю, и хожаше по Олзе и слушаше его; и приведоша ему жену от Пьскова, именем Ольгу”.
У Татищева, в Иоакимовской летописи: “Егда Ингорь возмужа. ожени его Олег, поят за него жену от Изборска… и нарече во свое имя Олга” (с. 35).
Там же указывается, что Ольга была из рода Гостомысла; эта запись отражает предание о княжеском происхождении Ольги, но из другого рода, нежели Скиольдунги. Имя ее и указание на Олега делает вероятным происхождение ее от галоголандских Зэмингов».
Таким образом, Н. Т. Беляев прямо считает вероятным, что Ольга была скандинавка из рода Зэмингов.
Первое: для доказательства происхождения Ольги из Скандинавии Беляев берет не те русские летописи, которые признаны всеми за настоящие, а мифическую Иоакимовскую летопись, опубликование и пользование которой набросило тень на имя Татищева, — настолько она противоречива, сомнительна и апокрифична.
Предпочтение, отдаваемое Беляевым сомнительному источнику, показывает ясно, что Беляев ищет не истину, а то, что он хочет найти. Выводы заранее предопределены его желаниями. С таким подходом к науке, кроме вреда для нее и общества, ничего иного принести нельзя.
