2. Никогда Швеция, как и вся Скандинавия, земледельческой страной не была. Камни, болота, озера и леса занимали, в сущности, всю ее площадь. (Если теперь мы имеем в Швеции довольно развитое земледелие, то это является результатом более чем 1000-летней деятельности человека, протекающей в условиях постепенного потепления климата.)
За последние 1000 лет болота осушены, леса вырублены, почва удобрена и очищена, выработаны устойчивые сорта культурных растений, работа земледельца механизирована и т. д. В те же времена просто не было земледельцев для переселения. Население занималось рыболовством, охотой, скотоводством и, частично, земледелием.
3. Если земледелец переселяется, то конечно, в места, более пригодные для земледелия. Зона Изборск — Белоозеро была несомненно хуже для земледелия: климат более суровый, континентальный, зимы длиннее, лета короче. Почвы весьма бедные, дающие ничтожный урожай. Летописи Новгорода пестрят известиями о страшном голоде, посещавшем эти края. Гибли тысячами, доходили до людоедства и т. д., и всё это во времена значительно более поздние, когда транспорт улучшился и возможность подвоза съестных припасов является значительно более осуществимой.
4. Эмиграция за море была несомненно крайне трудной технической операцией. Для этого нужно было владеть не только искусством мореплавания, иметь суда, но и обладать постоянно налаженным транспортом.
Переселение нельзя было совершать по формуле — «сел и поехал», надо было перевезти с собой скот, орудия, запасы пищи и одежды, семена и прочее имущество. Недостаточно было пересечь море, высадиться на берег и перевезти имущество по земле, не имевшей дорог. Надо было создать жилье, т. е. начинать жизнь совершенных Робинзонов, и притом в земле совершенно дикой и переполненной зверьем, небезопасным даже для человека. Вероятность возможности подобного переселения ничтожно мала, если даже и не вовсе исключена.
5. Можно было бы допустить еще возможность переселения с одного побережья Балтики на другое, но, по представлениям Стендер-Петерсена, переселение совершалось через головы финских, эстонских и других племен, сидевших вдоль побережья. А ведь добраться от эстонского берега Балтики хотя бы только до Изборска — дело нешуточное.
Нельзя также думать, что подобное переселение могло совершаться безболезненно: несмотря на редкость населения в районе Финского залива, Ладоги, и т. д., местное население несомненно отрицательно относилось к иммигрантам, — таково уж свойство человеческой натуры. Здесь же имело место столкновение двух совершенно разных корней племен, естественно, отталкивавшихся друг от друга.
Наконец, если иммиграция была незначительной, то пришельцы должны были немедленно ассимилироваться. Если же иммиграция, допустим, была значительной, дело без тяжелых конфликтов обойтись не могло. Вообще, предположение о массовом мирном врастании иммигрантов принадлежит к области совершенной маниловщины, всё это только голая теоретизация у теплого камина, с жизнью, с фактами ничего обшего не имеющая.
6. Допустим, однако, что совершенно невозможное свершилось, — что шведское племя Русь вклинилось в виде огромной компактной массы в среду финских и славянских племен.
Этот клин не мог быть чем-либо малозаметным и ничтожным — дело касалось огромного пространства от Изборска и до Белоозера. Значит, это племя жило здесь веками, иначе не было возможным освоить столь большую площадь даже при условии усиленной иммиграции. Но если это так, то это шведское племя должно было оставить после себя многочисленные археологические следы. Их нет!
Замечание Стендер-Петерсена, что «нет никакого основания думать, чтобы оно (шведское племя Русь) по культуре в каком бы то ни было отношении отличалось от остального шведского населения Финляндии или же от окружающих его финских и славянских племен», является просто диким: нет и не было в мире племен, которые, даже будучи родственными, не отличались бы друг от друга. Здесь же должно было иметь место столкновение по крайней мере трех, совершенно отличных этнических корней: германского, финского и славянского. Эти комплексы племен прошли совершенно различный исторический путь, отличаются друг от друга только им присущими физическими и умственными чертами, поэтому также отличны и их материальные культуры.
Тип погребения, ориентация покойника, набор предметов, полагаемых в могилу, характер этих предметов, тип утвари, орудий, украшений и т. д., — всё это должно было отличаться от таковых славянских и финских племен. Если этого на самом деле нет, — значит, вообще не было никакого вклинивания «шведского племени Русь». Стендер-Петерсен, высказывая подобную мысль, открывает всю легкомысленность своего построения, археологии он не знает и значения ее он не понимает.
7. Если «шведское племя Русь» жило веками на пространстве от Изборска до Белоозера и играло при этом такую роль, что по его имени стали звать затем миллионный народ даже того времени, — исчезновение его с языком, обычаями, предметами материальной культуры и т. д. является чем-то совершенно сверхъестественным.
Те полтора десятка слов, якобы шведских, найденных в русском языке, не могут считаться остатками языка «шведского племени Русь» — количество их необъяснимо ничтожно, не говоря уже о том, что принадлежность большинства из них к шведскому языку крайне сомнительна, а время проникновения в русский язык вовсе не установлено.
Наконец, где же логика? Если эстонцы, чухонцы, ижорцы, финны, водь, весь, меря, карелы и другие племена (некоторые из них и в древности немногочисленные) дожили до настоящего времени, хотя бы в виде рудиментов, — почему «шведское племя Русь» исчезло бесследно? Мог ли бесследно ославяниться народ, стоявший на такой высокой степени культуры, что мог массами эмигрировать за море, народ несомненно сильный и энергичный, тогда как полудикие звероловческие племена (коми, пермь и т. д.) дожили благополучно до XX века, обогащая русские провинциальные наречия десятками своих слов?
Если этого Стендер-Петерсен не знает, то не следует браться за решение вопросов, в которых он недостаточно компетентен.
8. Если одно из шведских племен, выделив из себя огромную массу эмигрантов, оказалось в положении метрополии, то почему не осталось ни малейших следов от взаимоотношений метрополии и колонии? Не могли же они оборваться, не оставив связей?
Имея такую процветающую колонию (от Изборска до Белоозера!), не только шведы в Рослагене, но и вся Швеция не могла остаться безучастной к этой колонии. Поток новых эмигрантов, приток богатств в метрополию из колонии, навязывание метрополией своей власти, стремление колонии избавиться от нее — естественные процессы всегда и всюду, где колония процветает. На деле же мы видим полную изолированность колонии.
Оказывается, что те шведы, которые в течение VII — Х веков неоднократно нападали на восточное побережье Балтики, грабили население, создавали подчас там временно подчиненные им области, совершенно игнорировали существование огромного шведского клина: Чудское озеро — Ладога — Белое озеро, т. е. своих же собственных соотечественников! Мы можем заверить Стендер-Петерсена, что в такие чудеса никто не поверит.
