Житель же зоны Изборск — Белоозеро оказывался в несравнимо худшем положении. Широких, удобных путей не было, Волга была далеко. Страна бедна и непроходима. Вся торговля имела узкий, местный характер, с небольшим радиусом действия. Никаких материальных следов широкой международной торговли здесь не найдено. Столетия прошли, чтобы началась оживленная торговля с Готландом, ганзейскими городами и т. д., и всё же торговля носила местный, прибалтийский характер, а не характер торговли Балтика — Каспий. И эта торговля была столетиями позже.
Размеры торговли Скандинавии с Востоком несомненно преувеличены, — следует судить о ней не по количеству арабских монет, а по количеству предметов восточного изделия в Скандинавии и наоборот. Арабские монеты могли попасть в Скандинавию и не через Волгу: достаточно было удачного грабежа Севильи (а это случилось несколько раз), и Скандинавия обогащалась арабскими монетами. Наконец, арабские монеты играли роль международной валюты, ибо множество европейских стран своей монеты не чеканило.
Днепровский путь на юг был открыт, по мнению большинства исследователей, значительно позже и вообще не имел международного характера: им пользовались сама славянская Русь вдоль магистрали Днепра и скандинавы, обратного же потока, т. е. греческих купцов с товарами на север, мы совершенно не знаем.
Таким образом, никаких реальных предпосылок для развития торговли Руси-шведов не было, не было и торговых компаний «варягов» и «колбягов», — всё это только «этимологическая» фантазия Стендер-Петерсена, т. е. развесистая клюква самой чистой воды.
Стендер-Петерсен придает особое значение тому, что на севере России (только!) уцелело слово «варяг» для обозначения мелкого разносчика-торговца. Это — мелкий факт, совершенно недостаточный для широких обощений. Мы приведем пример, который, надеемся, кое-что разъяснит Стендер-Петерсену.
Около 60 лет назад, когда пишущий эти строки жил на берегу Днестра, в этом районе нередко появлялись «венгерцы», весь товар которых укладывался на их спине. Эти венгерцы появлялись из-за границы и обслуживали главным образом село. На севере, вполне возможно, начало такого коробейничества было положено действительными «варягами», но потом и самый промысл стал называться «варяжничеством». Во всяком случае, «венгерцы» на юге России никогда не давали повода для создания гипотезы о венгерском происхождении Руси.
Итак, второй этап — это превращение шведов-земледельцев из племени Русь в бродячих торговцев. Последуем, однако, далее по следам метаморфоз датского Овидия.
III. Третий этап, по Стендер-Петерсену, длился с 1000 года до XII века, это был период «вербовки скандинавских войск из-за моря посредством использования, главным образом, торговых организаций варягов».
«В этот период, — говорит он, — термин “варяг”, а также термин “колбяг” теряли свое первоначальное значение купца-скандинава и получали значение заморского воина, дружинника-скандинава, скандинава вообще».
Вряд ли стоит добавлять, что всё это чистейшие измышления Стендер-Петерсена. Только в одном отношении он прав: «…начиная с конца Х века, в Константинополе появлялись всё новые авантюристы и искатели счастья с далекого Севера. Приезжали они через Русь и здесь иногда подолгу гостили и служили у новгородских и киевских князей».
К сведению Стендер-Петерсена: этот-то этап и был единственным реальным этапом отношений Руси-славян со скандинавами, оба предыдущие этапа — только продукты его пылкой фантазии.
«Во время этого этапа, — продолжает Стендер-Петерсен, — происходил усиленный обмен культурными ценностями между Византией, Русью и Скандинавией»; «…я себе представляю этот период варяжско-русских отношений, главным образом, как период культурных влияний с востока на север…»
Иначе говоря, мы имеем здесь противоположность общепринятому у норманистов мнению: с 1000 и до 1100 года именно Скандинавия окультуривалась через Русь, а не наоборот. Запомним, что это говорит норманист Стендер-Петерсен.
«В течение этого периода, кажется, даже был создан особый смешанный варяго-русский язык, в который входили слова скандинавские, перешедшие впоследствии в русский (как, например, брюдга, бьрковьск, гълбьць, гридь, кьрбь, кодол, къртьль, нарва, скот, сьльдь, тиун, шнека, шьгла, ябетъник, якорь, яск и др.), далее слова русские, вошедшие впоследствии в скандинавский, т. е. шведский язык (например, кнут, сиг, търг и т. д.), и, наконец, гибридные слова, наполовину русские, наполовину скандинавские (вроде tapar-ух — “топор”, poluta-svarf — “полюдье”, Gull-Varta — “золотые ворота” и т. д.)».
Трудно без изумления читать этот отрывок, настолько он пестрит грубейшими филологическими ошибками. Не верится, чтобы специалист-филолог не знал, что слово «якорь» не русское, не шведское, а греческое. Как понять то, что профессор Томсен, датчанин, норманист, утверждает, будто слово «кнут» взято русскими из шведского языка, а профессор Стендер-Петерсен, датчанин, норманист, говорит, что оно взято шведами у русских.
Трудно допустить, чтобы Стендер-Петерсен не знал, что слова как-то: брюдга, кодол, нарва, кортель и т. д. в русском литературном языке начисто отсутствуют. Если их кто-то и употребляет, то как провинциализмы самого узкого значения, причем никто не доказал, что эти слова взяты именно из шведского языка и именно во времена Древней Руси, а не 500–800 лет позже
[164]
.
Трудно допустить, чтобы этот смешанный варяго-русский язык не нашел своего отражения в документах своей эпохи, т. е. в договорах Пскова, Новгорода и т. д., но в этих документах мы не находим даже следов языка, открытого Стендер-Петерсеном. Мы не разбираем здесь все слова, упомянутые Стендер-Петерсеном, только потому, что считаем такой разбор потерей времени: «На всякое чиханье не наздравствуешься»!
IV. Говорить подробно о четвертом этапе в сущности не стоит — нашей темы он почти не касается, ибо охватывает слишком позднее время, а изложение Стендер-Петерсен сосредоточивается на столь малодоказательных соображениях по поводу древних саг, что дискуссия была бы непроизводительной тратой времени.
Остановим свое внимание только на одном месте для характеристики метода Стендер-Петерсена. Начинает он выпиской из летописи, согласно которой «раньше жители Новгорода были славянами, но теперь они суть от рода варяжська». «Сообщение это, — говорит Стендер-Петерсен, — звучит определенно как вставка». «Звучит она несколько странно, и возникает, естественно, вопрос о том, что хотел сказать автор».
Далее Стендер-Петерсен начинает высказывать разные предположения о сообщении летописи. Из его объяснений ясно, что он сам как следует этого места не понимает, он сам всюду колеблется.
Мы уже специально разбирали это место и показали, на основании сличения многих списков, что здесь имеются действительно вставки, затемнившие смысл. Поставив всё на место, мы получили совершенно ясный и логический смысл, устраняющий всякие сомнения. К сожалению, этот смысл совершенно расходится с тем, как его понял Стендер-Петерсен: никогда новгородцы не были «от рода варяжська», сказано, что словене-новгородцы стали называться варягами (т. е. «от рода варяжська») Русью, раньше же их звали словенами.
