Пришлось тоже подзатыльник для успокоения применить. Крепко
держа мальчишку за руку, я сказал:
– Ну что, Йенс. Не держи зла. Прощай.
– Схватят тебя… – произнес монах. И вдруг посмотрел на меня
с какой-то искоркой жизни. – Хочешь выведу?
– Не желаешь тут гнить? – спросил я. – А с чего мне тебе
верить?
– Не с чего.
Несколько секунд колебался я, проклиная себя за
нерешительность. В одном Йенс прав – даже в одеждах монаха трудно выбраться из
Урбиса. Не знаю я здешних порядков, приветствий, даже дороги не знаю.
– Привязывай! – Я протянул пацану веревку. – Йенс! Выдержит
тебя веревка – твое счастье.
Сопя и снова хныкая, мальчишка привязал веревку. Плохо
привязал, скользящим узлом. Я покачал головой, но вмешиваться не стал.
Йенс осторожно взялся за веревку. Посмотрел вверх. Глотнул –
качнулся под кожей кадык. И стал взбираться. Быстро, рывком.
Узел все-таки выдержал, а вот веревка затрещала. В последний
миг Йенс успел выбросить руку, уцепился за решетку, повис. Решетка накренилась,
медленно опускаясь в люк. Пацан взвыл, схватил отца за запястье, попытался
потянуть.
– Уйди… – прохрипел тюремщик. – Уйди, дурак!
– Да чтоб вам в аду леденеть! – крикнул я и, нагнувшись,
потащил Йенса вверх. Понимая, что делаю глупость. Что ему сейчас стоит
схватиться за меня и утащить за собой в камеру? А сынок приведет стражников…
Рыча, сжимая зубы, Йенс выкарабкался из люка. Отполз на шаг.
– Страшно там? – спросил я.
Йенс молчал. А сволочной пацан попытался пнуть меня под
коленку. Хорошо, что этой пакости я ждал, отвел ногу – и вмазал ему очередную
затрещину.
Следующую он получил от отца.
– За добро не платят злом… – прошептал Йенс.
– Он душегуб! – пискнул пацан. – Отец, тебя накажут!
– Он вор… – тихо сказал Йенс. – Идем.
Снова вооружившись дубинкой и ножом, я пошел за ними.
Впритык, чтобы не успели дверь в коридор захлопнуть.
Но они не пытались это сделать.
В комнате Йенс дал пацану ночную рубашку, а потом
собственноручно связал сына. Крепко связал, я наблюдал. Сказал:
– Ты спал. Ничего не знаешь. Проснулся, когда душегуб тебя
ударил и связал. Понял?
Пацан ревел.
– Не ори, тебе ничего не будет, – сказал Йенс устало. Взял
тряпку, что и ему кляпом послужила, заткнул сыну рот. И все – больше даже не
посмотрел в его сторону. Оделся сам, потом подошел, несколькими движениями
оправил мою одежду. Трудное дело – в рясу облачаться без опыта… Обронил: –
Капюшон… и нож спрячь. Иди не спеша. Молчи.
И двинулся к двери.
Глава третья
в которой я придумываю удивительную похлебку,
но никто не спешит ее попробовать
Йенс шел впереди, я следом – пряча в рукаве нож. Не было у
меня веры Йенсу, да и быть не могло. И уж если предаст, то первым и погибнет.
Коридор был пуст, дверь, ведущая в часовню, заперта.
Я, увидев, что Йенс слегка склонил голову, сложил руки
святым столбом и мысленно возблагодарил Искупителя. За то, что строгий взгляд
отвел в сторону, за то, что шанс мне дал.
Никогда ведь такого не бывало, чтоб человек из церковных
застенков сбегал! Отпускали – бывало. Миловали высочайшим указом, например,
если в повинном военачальнике нужда у Державы возникла – тоже случалось.
Но чтобы человек убежал – никогда не слышал!
– Сейчас будут три поста, – сказал вдруг Йенс. – Первый
пройдем легко. Только не говори ни слова.
– А второй и третий?
– Третий тоже пройдем. Если второй пропустит. Думаю я, не
мешай.
Когда меня вниз тащили, постов я и не приметил. То ли моих
конвоиров хорошо знали, то ли вниз пройти легче, чем наружу выйти…
– Шаг мельче и ровнее… – напомнил Йенс. – Остановлюсь – тоже
стой. Пойду – иди следом.
Первый пост был так неприметен, что я бы точно мимо прошел,
сразу подозрения охраны вызвав. Это была ниша в стене коридора, и там, за
маленьким столом, без всякого света, сидели трое монахов. Перед двумя на столе
лежали арбалеты: с тупыми стрелами, которые обычно не убивают, а оглушают.
Перед третьим лежал лист бумаги и самописное перо, что
почему-то еще страшнее казались, чем оружие.
– Мир вам, братья… – сказал Йенс, остановившись.
Стражники убрали руки с арбалетов.
– И тебе мир, датчанин, – сказал монах с пером насмешливо.
Словно происхождение Йенса какой-то повод для шуток давало. – Как дела? Смирно
твои сидят? Побегов не замышляют?
Все трое заулыбались.
– Замышляют, каждый день, – сдержанно ответил Йенс. – Кто
сегодня на кухне?
Охранник скорчил недовольную рожу:
– Пьер… можешь не спешить…
– Храни нас Святой Себастьян от желудочных колик… – сказал
Йенс.
Все три монаха заржали.
– Ты сегодня в ударе, Йенс! – сообщил охранник, что-то
выписывая на бумаге. – Давай топай…
Следом за Йенсом я пошел дальше по коридору. Как только мы
удалились от поста шагов на пятьдесят, тихо спросил:
– За кого они меня приняли? Почему не спросили ничего?
– Дальше по коридору, за тюрьмой, кельи для провинившихся
монахов, – ровно сказал Йенс. – Они наказаны на различные сроки обетом молчания
и одиночеством… но не так строго, конечно, как… как мои подопечные. Мне
позволено брать кого-то из них в помощь, когда я иду за пайками. Я беру…
всегда, даже если могу унести корзину один. Для них это в радость.
– Понятно… а второй пост?
Йенс остановился. Повернулся, кивнул:
– В том-то и дело. За второй пост им выходить нельзя.
– Сколько там человек?
– Пятеро. Ильмар, я не позволю тебе убивать своих братьев.
– Тогда придумай, как пройти без крови!
Он думал. Действительно думал. Знать бы еще, о чем…
– Ильмар-вор, ты знаешь галльский?
– Да.
– Хорошо?
– Никто не жаловался.
– Пошли…
Мы прошли еще по коридору, остановились возле уходящего вбок
прохода. Йенс сказал:
