– Ты и впрямь верующий человек… – с легким удивлением
произнес Йенс. – Не простой вор…
– Я вор. И кровь на моих руках есть. Но я верую, и я не
хочу, чтобы Искуситель пришел в мир с моей помощью!
– Как ты поймешь, кто он на самом деле? – спросил Йенс. – В
прошлом толкователи считали, что имя Искусителя должно составить число зверя –
шестьсот шестьдесят шесть. Но гематрия себя не оправдала. А по делам своим
Искуситель будет выглядеть достойно и добро. Ты лишь запутаешься еще больше,
Ильмар!
– Да, наверное… – уныло признался я.
– А где ты собираешься искать Маркуса?
Я усмехнулся. Йенс спросил:
– Не веришь мне?
– Конечно, не верю. Может быть, и побег наш – подстроен. И
ты на самом деле – очень ловкий агент Церкви, святой паладин, навязанный мне в
спутники.
Йенс кивнул и сказал:
– Вот видишь, Ильмар? Ты даже во мне, простом человеке,
разобраться не можешь. Кто я такой, добро тебе несу или зло. А хочешь
разобраться в Маркусе, который либо наш мессия, либо его заклятый враг. По
силам?
Я молчал.
– Лучше бы ты остался там, в яме… – вдруг изрек Йенс. –
Честное слово, легче бы тебе было.
– Можешь вернуться и сам в нее забраться! – огрызнулся я. –
Она тебя ждет.
Монах замолчал, сгорбился, кутаясь в плащ. Лица под
капюшоном видно не было, и о чем он думает, я даже догадаться не мог.
– Без тебя мне в пути легче будет, – жестко добавил я. –
Вздрагивать во сне не стану. Но я тебя не гоню… как-никак, а ты помог выйти.
Одного же тебя схватят вмиг. Ты хоть домой податься можешь? Есть у тебя
родственники, друзья?
– Были. Сейчас нет… наверное.
Он долго молчал. Дилижанс несся по дороге, лишь редко-редко
щелкал в воздухе бич – глухо, мокро. Луч мощного карбидного фонаря метался по
дороге, высвечивая бесконечную череду капель.
– Ты был прав тогда, вор, – сказал вдруг Йенс. – Мать моего
сына была шлюхой. Обычной шлюхой. И не в монастыре она… а где-то на улицах, как
и прежде. Если бы мальчишка не вырос таким похожим на меня – я бы и не
поручился, что он мой сын.
Вот так… Я даже не нашелся, что ответить.
– Она подкинула младенца к дверям типографии, – продолжил
Йенс. – Я работал в типографии Мореплавателя Ионы, набирал тексты. Это очень
важная работа, Ильмар. Стоит лишь одну буковку поставить не на место – и
исказишь святые тексты… Но… среди нас не было настоящего смирения. Мы с
друзьями порой уходили в город… и грешили. Многие. Не повезло лишь мне одному.
Он задумался, потом предположил:
– А может быть, повезло? Мой род не прервется… если,
конечно, в послушании сын пойдет в меня. А та женщина… подкинула младенца и
оставила записку – чей он сын. Это большой грех, я ведь давал обет безбрачия,
когда только обратился к вере, и уверен был в своих силах. Разбирались долго…
потом решили, что я буду отбывать провинность, работая в подземной тюрьме.
Почти что узник… сам. И даже позволили видеться с сыном. И потом позволили ему
стать послушником и помогать мне. Нельзя сказать, что наказание очень жестоко,
ведь правда?
– Да, Йенс… наверное… – пробормотал я.
– Наказание справедливо, и я не роптал никогда, – твердо сказал
Йенс. – Но вот когда понял, что мой сын навеки окажется в каменной клетке… Я
сломался, Ильмар. Ты меня сломал. И обрек на адские муки.
Может, мне и стоило ему правду сказать: «Да, ты обречен».
Только есть такая правда, что хуже лжи. И я сказал убедительно, сам себе
начиная верить:
– Разве, Йенс? А если то, что ты мне помог сбежать, –
Господня воля?
– Ничто не делается без его воли, – тихо сказал Йенс. – Но
выбор мы вершим сами. И он может быть неправильным. Неужто о попущении тебе
объяснять надо?
– Не надо, Йенс. Но что нам сейчас важно? Найти Маркуса и
понять, кто он – Искупитель или Искуситель. Если первое – помогать. Если второе
– остановить. Не для того ли я угодил в застенки, чтобы это понять? И не для
того ли ты меня вывел и сейчас рядом?
Йенс задумался. Сказал:
– Да, это может быть правдой. Если только ты, Ильмар, не
стал уже верным слугой Искусителя.
– Тогда зачем мне брать тебя с собой? Воспользовался – и
выбросил.
Йенс пожал плечами.
Да, не повезло с попутчиком. Нельзя мне с ним ехать – рано
или поздно не выдержит груза сомнений, скрутит во сне – или огреет по голове
дубиной да и потащит обратно.
Но и бросить просто так – жалко…
– Как же ты найдешь Маркуса? – вновь спросил Йенс. И эта
настойчивость меня настораживала: вдруг и впрямь, весь мой побег подстроен, и
Йенс ловкий агент Церкви, и даже сын его – умелый не по годам лицедей. Хотя
трудно поверить, что смог бы ребенок так талантливо играть, и вниз в камеру
упасть бесстрашно, и дальше…
– Есть один человек, – неохотно открыл я часть правды. –
Умный человек. Однажды он уже помог мне найти Маркуса. Может быть, сумеет
помочь снова.
– И долго нам того человека искать?
– Нет, не долго. Завтра к ночи в Лионе будем, там
переночуем… деньги я найду.
Йенс горестно вздохнул и свел руки, молясь. Дал понять, что
знает, как я деньги добуду.
– Ну а послезавтра будем в гостях у умного человека, –
закончил я. – Если жив он, конечно.
– Так долго ехать… – задумчиво сказал Йенс. – Я уже сейчас
весь… словно избитый.
– Брось, Йенс. Здесь дорога хорошая. Вот дождик… но что
поделать. Постарайся уснуть, утром все по-другому будет.
Я оказался прав – утром все было по-другому.
Во-первых, дождь кончился, словно и не бывало. Небо стало
чистым и прозрачным, в последней попытке отвернуться от осенних туч. Даже
потеплело малость. Во-вторых, к нам на крышу зачастили пассажиры – из окрестных
деревень и городишек. Кому нужно было проехать десяток километров, а кому и
сотню. К полудню я уже был при деньгах – причем честных, выигранных у какого-то
мелкого чиновника и богатого крестьянина в буру. Причем играл без всякого
шулерства. Что ни говори, наша, воровская игра, сколько времени за ней
проведено – и в тюрьмах, и отсиживаясь по тайным убежищам.
Как только проигравшиеся сошли – мрачно, не прощаясь, будто
им было кого винить, кроме себя, я карты бросил. Оставил играть по мелочи
четырех пареньков, ехавших до Милана, в ремесленный цех поступать, а сам прошел
к передку кареты, пихнул кучерского помощника, сунул ему пару марок и купил
еды. Конечно, оно дороже, чем в придорожном трактире, да и хотелось
горяченького, но терпеть больше сил не было. Кучер удивленно глянул на
пассажира третьего класса, неожиданно раскошелившегося на еду, и даже выбрал
бутылку поприличнее, хорошего года.
