– В том, что человек должен стремиться к добродетели, искать
ее денно и нощно, но если добродетель еще не достигнута, то нельзя это человеку
в вину ставить, – чувствуя себя учеником на суровом экзамене, ответил я.
– Ты, верно, чтишь законы и обычаи Державы? – спросил
епископ.
– Да, ваше преосвященство.
Епископ размышлял. Может, не подобает иудеям к самому
Епископу с приветствиями обращаться? Да нет, доводилось мне такое видеть, и не
раз. Пускай вера и другая, а уважение к Церкви проявлять им требуется.
– Счастливого пути и тебе… – Епископ вдруг резко, даже
монахи-охранники вздрогнули, подался через стол, коснулся моего лба крепкими
пальцами и шепотом добавил: – Ильмар.
Я окаменел.
А епископ, с удовлетворенным лицом выпрямившись, откинулся на
спинку кресла и громко сказал:
– Вижу, вы достойные подданные нашей Державы. И куда же
лежит ваш путь?
Я молчал.
Нет. Хватит. Если догадка Жана была верна, то…
– В Аквиникум, ваше преосвященство, – любезно сказал Антуан.
– Мы скромные торговцы, ваше преосвященство…
– Садись, садись! – Епископ мягко и в то же время
повелительно указал на соседнее кресло – откуда как ветром сдуло охранника. –
Негоже старому человеку стоять перед молодыми.
Ну, по сравнению с Антуаном он и впрямь был молод, хоть
полста лет всяко прожил… Я медленно поднялся с колен.
– И ты садись, – любезно велел епископ. – Отрадно увидеть
столь искушенных в вере, пусть и не достигнувших еще прозрения, людей. Тем
более что путь мой по странной случайности лежит в Аквиникум. Не есть ли это
знак свыше, что я должен предоставить вам место в моей карете?
– О нет, мы не достойны столь высокой чести! – живо
отреагировал Антуан. – Правда, Исаия?
– Какой еще Исаия? – с упреком спросил его епископ. С таким
выразительным упреком, что Антуан замолчал. А епископ повернулся к стоящему
монаху и велел: – Иди к дилижансу, пусть этим добрым людям вернут остаток денег
за проезд. Дальше они поедут с нами.
Монах склонил бритую голову и вышел.
Мы с Антуаном мрачно смотрели друг на друга. «Ох беда, беда
пришла в наш дом» – так любила говорить моя мать при самом мелком расстройстве:
соль ли просыплется, или дорогие шведские спички ломаются одна за одной, не
зажигаясь. Но тут-то и впрямь: беда пришла.
Честно говоря, я бы даже против самого епископа не решился
выступить. Тут Арнольд с его бычьей силищей нужен. Это не старичок Ульбрихт,
епископ амстердамский. Это прямо головорез какой-то, бандит бывший…
Я вскинул голову и спросил:
– Ваше преосвященство… Жерар Светоносный?
Похоже, удалось и мне его удивить.
– Да, брат мой. Какая превосходная была бы паства, не правда
ли? – вопросил епископ у второго охранника. – Не состоит ли мой долг в том,
чтобы пролить на эти заблудшие души свет веры? – Охранник скорчил рожу,
долженствующую обозначать радость и дружелюбие. – А сходи-ка, брат Луи, за
бутылочкой хорошего вина. Моего вина, с моего виноградника.
Вышел и второй охранник. Мы остались втроем.
– Не имею чести быть знакомым, – вежливо сказал епископ Жерар
Антуану.
– Соломон, торговец пряностями… – начал было Антуан, но на
лице епископа появилась улыбка: будто скалу ущельем раскололо. – А, одиннадцать
проклятых! – в сердцах воскликнул старик. – Антуан, граф Лионский!
– Это вы автор патента «Приспособление для защиты стекол
кабины от замерзания»? – живо поинтересовался Жерар.
Антуан удивленно уставился на него. Буркнул:
– Да.
– Меня, помнится, удивило – как пришла вам в голову столь
странная мысль? Поливать стекла спиртом?
– Мы базировались на севере. Выпивки все время не хватало, –
коротко ответил Антуан.
Епископ Жерар Светоносный захохотал:
– А патент на новую систему сброса ракетных толкачей?
– Мой друг разбился насмерть, когда у него не отделился один
толкач.
Жерар сразу же замолчал, склонил голову:
– Все мы в руках Божьих. И через нашу смерть он спасает
новые жизни…
– Что вы собираетесь с нами делать, ваше святейшество? –
резко спросил Антуан. – Я старый человек и с возрастом приобрел некоторую
нетерпеливость.
– Я не знаю, – вроде бы искренне ответил Жерар. – Сейчас я
хочу позавтракать, мы ехали всю ночь напролет, а дорога не позволяла даже
разогреть чай. А еще я с удовольствием выпью с вами вина. Но что делать дальше
– пока не знаю.
– Ваше преосвященство, как вы меня узнали? – позволил себе
вопрос и я. – На чем я… прокололся?
Жерар развел руками:
– Ни на чем. Но когда-то, в дни своей грешной молодости… –
Он сложил руки столбом, пробормотал что-то и продолжил: – Я подумал, что если
счесть эти пейсы накладными, а форму носа измененной гримом, как делал вор
Жерар Беспутный, то выйдет почти что портрет вора Ильмара.
Вернулся монах, который ходил к дилижансу объявить о нашем
отказе продолжать путь. Молча выложил перед Антуаном деньги. По-моему,
перепуганные возницы вернули полную плату, даже не вычитая за преодоленный
участок пути.
Увидев, что в беседе наступил перерыв, из кухни торопливо
засновали с подносами хозяин и его немолодая, дородная жена. Смазливую
подавальщицу, вечно носившую юбку выше коленей, видно, спрятали от греха
подальше… ну и зря, наверное. Не тот был человек Жерар Светоносный, некогда вор
Жерар Беспутный, чтобы разражаться гневом при виде виляющей попки и лукавого
взгляда.
Чем больше я смотрел на епископа, наверное, самого
вольнодумного и странного епископа Державы, тем сильнее и сильнее загоралась в
моей душе надежда. Безумная. Невозможная.
– Восемь, – сказал я неожиданно. Негромко, но Жерар меня
услышал. Поглядел – с легким удивлением. И спросил:
– Уже восемь?
Да, епископская карета – любым дилижансам не чета.
Доводилось мне уже в такой ездить… ох доводилось, с братом Руудом, несчастным
паладином, что так и не смог свой подвиг совершить.
Мы с Антуаном сидели на одном диванчике, спиной к движению,
епископ Жерар – напротив нас. Мягко ехала карета, на дорогих железных рессорах,
на каучуковых шинах. Горела карбидная лампа под цветным абажуром, бросала блики
на кожаную обивку. Окна были шторами задернуты, переговорная труба, к кучерам
ведущая, плотно деревянной пробкой закрыта.
Роскошь. По чину положенная епископу, но все-таки…
