Антуан, едва заметно улыбаясь, кивнул мне. А Жерар
Светоносный только рыкнул что-то неразборчивое.
Только в своем номере я рискнул улыбнуться. Вот ведь, как
над другими смеяться, так епископ всегда найдет и правильные слова, и верные
доводы. А за самим собой в азарте не уследил…
Раздевшись, я забрался в прохладную постель. Закрыл глаза.
Спор все никак не шел из головы. Как там руссиец говорил? Бог добр. Бог
всемогущ. В мире есть зло. Что-то одно – неверно.
Жерар Светоносный на то ссылается, что мы сами творим зло, и
Бог нашу волю насиловать не хочет. Так-то оно так…
Только когда по всей Державе чума прокатывается, оставляя за
собой моровые столбы и опустевшие города, при чем тут человеческая порочность?
Когда заигравшийся ребенок в реке тонет – где в этом его вина? В голодный год,
когда солнце посевы сжигает, разве ж в человеческих силах было дождь вызвать?
Не так все просто, совсем не так…
Скорее уж ереси аквинцев выглядят убедительными.
Дернулся я под одеялом, руки святым столбом сложил. Ну что
за напасть, эти богословские диспуты? Как попытаешься головой подумать – сразу
в ересь скатываешься!
Бог – добрый! Бог – всемогущий! А зла в мире вообще нет
никакого! Может, те, кто от чумы погиб, иначе бы против Дома восстали и умерли
под преторианскими мечами лютой смертью? Может, ребенок, в реке утонувший,
иначе вырос бы душегубом и собственных родителей ночью зарезал? То, что нам
злом кажется, на самом деле великое благо!
И не буду я никогда больше этими мудростями голову забивать!
Мне бы от Стражи укрыться, мне бы друзей найти! Вот и вся
работа, что простому человеку на земле положена. А с еретиками пусть епископ
спорит, в промежутках между исцелениями!
Как-то сразу мне полегчало.
Утро выдалось спокойным и светлым.
На террасе было немного зябко, но все-таки мы предпочли
сидеть под солнышком, чем в комнатах. Жерар Светоносный, по которому никаких
следов вчерашнего пьянства прочесть было нельзя, сидел по-простецки, в одних
штанах, подставляя волосатую грудь солнцу. Антуан, напротив, зябко кутался в
плед.
Ох немного ему осталось на этом свете, совсем немного… И все
чудеса епископа ему не помогут – от старости нет лекарств.
– Возможно, Жан и Йенс уже в Аквиникуме, – поймав мой
взгляд, сказал Антуан. – Надо будет проверить…
– У вас назначено место встречи? – спросил Жерар, со своим
неизменным аппетитом поглощая куски фаршированной телятиной тыквы под укропным
соусом.
– Да, – кивнул Антуан, впрочем, не спеша поделиться
условленными местами.
Жерар кивнул, отпил вина и удовлетворенно крякнул. Повертел
бутылку, с ухмылкой прочитал:
– «Бадачони сюрке барат». Бадачоньский серый монах… Почему
миряне так любят называть вина церковными словами?
– Да потому, что понимаете вы толк в этом деле… – ответил я.
– Если бы, Ильмар! – Жерар покачал головой. – Сколько я
встречал святых братьев, не способных на вкус не то чтобы год, а даже географию
узнать! Наливаешь такому вино худшего урожая, но со всем возможным восторгом –
и он глаза от удовольствия закатывает. Хотя в любой дешевой харчевне ему такое
вино черпаком из бочки нальют…
– Человеку вашего положения, – заметил я, – упрека не
выскажут, хоть уксусом гостей потчуйте…
Жерар смешался. Отставил бокал и спросил:
– Так что будем делать дальше?
Мы с Антуаном обменялись взглядами, я ответил:
– Нам еще весь Пешт объезжать, на каретных дворах расспросы
вести.
– Ну, мне за неверными женами охотиться нельзя, – усмехнулся
епископ. Рассказал ему Антуан придумку Петера, вот же старый болтун!
– Возможно, ваше святейшество попробует привлечь к поискам
местных служителей Церкви? – спросил Антуан.
Жерар развел руками:
– К каким поискам? Тем, что Урбис и Версаль ведут? Попросить
пойманных преступников не в Рим отправлять, а ко мне? Антуан…
Старик кивнул, признавая нелепость предложения.
– Если их схватят, то меня в известность поставят, –
продолжил Жерар. – Только вызволить уже невозможно будет. Здесь, в Аквиникуме,
как оно ни странно, и мирские, и церковные власти действуют воедино, без всякой
конкуренции. Друг от друга скрывать ничего не станут. Значит, если схватят
Маркуса с товарищами, то поместят где-нибудь в гарнизоне, да еще сотню монахов
туда призовут. Не вытащить. Вся надежда – найти первыми.
С этим напутствием мы и встали из-за стола, оставив епископа
предаваться размышлениям.
Петер уже ждал нас в холле гостиницы. Не один – с юной
черноволосой девушкой в скромном длинном платье из белого льна, уложенными
по-простому волосами. При нашем приближении девушка поднялась, потупив глаза.
– Илона. Моя невеста, – представил ее Петер. Наверное, мне это
только показалось, но юноша выглядел уже гораздо крепче, чем вчера.
– А… – Голос Антуана вдруг обрел неизъяснимую досадливость.
– Соломон, скромный торговец…
Вытаращив глаза, я наблюдал, как оживившийся летун припал к
руке девушки, огорченный не то своей непритязательной и негероической ролью, не
то преклонным возрастом. Скорее, наверное, образом торговца. Прыть в нем
взыграла, как в горячем юноше.
– Исаия, – буркнул я, касаясь губами мягкой, пахнущей
благовонными мазями и почему-то перцем, ладошки. – Скромный сын скромного
торговца…
Илона едва заметно улыбнулась. Сказала:
– Я знаю, вы друзья епископа Жерара. Спасибо и вам. Я хотела
поблагодарить его преосвященство за то, что он сделал для Петера… и для меня.
Он примет меня?
– Наверняка, милое дитё, – произнес Антуан.
Илона переглянулась с Петером, кивнула:
– Тогда я пойду к его преосвященству. Не жди меня, Петер,
Тамаш проводит меня обратно.
В отдалении и впрямь маячил человек сурового вида, с
коротким мечом на поясе и пестрой лентой на шапочке, обозначавшей
принадлежность к цеху охранников. Невеста Петера явно не из простых людей, раз
позволяла себе содержать подобную роскошь.
– Я постараюсь навестить тебя вечером, – сказал Петер, чуть
заметно улыбнувшись.
Только когда мы сели в поджидавший нас экипаж, Антуан со
вздохом произнес:
– Твоя невеста, Петер, напомнила мне девушку, которую я
любил… очень давно. Если они схожи не только телесно, но и духовно, то ты
счастливейший человек.
