– Все будет честно, – сказала Хелен.
И откуда у нее столько денег? Но спрашивать было не время. Я
уложил Маркуса на телегу, лег рядом. К нам забралась Хелен.
Возница еще раз оглянулся, достал с подводы кусок брезента,
набросил на нас.
Зачем я на это согласился? Почему поверил в безумную идею
летуньи?
Сейчас сержанту – самое время нас пришибить. Схватить
какой-нибудь дрын да и оглушить через брезент! А потом – к командиру.
Мгновения тянулись томительно медленно. Я сжался под
брезентом, ожидая сокрушительного удара.
И услышал щелканье вожжей. Лошади тронули, заскрипели
деревянные колеса. Подвода, раскачиваясь, будто лодка на волне, покатила по
траве.
– Быдло… – прошептала Хелен, касанием руки привлекая мое
внимание. – Быдло, жадное быдло…
Все презрение аристократки к человеку, преступившему свой
долг за деньги, звучало в ее словах. Как ни странно, но на миг мне даже
захотелось, чтобы сержант оказался честным и хитрым служакой, что подкатит
сейчас к посту – и поднимет тревогу.
И в то же время я понял – Хелен права.
Сколько легионер получает в мирное время? Три марки в
неделю. Сержант – пять. Значит, двадцать в месяц. С поощрениями, что по
праздникам и после крупных учений, набегает за год марок триста.
Значит, придется нашему сержанту отслужить почти семнадцать
лет, чтобы заработать пять тысяч. Это если он не станет тратить денег на пиво и
девочек, если не надо ему никого содержать на родине, если не наложили на него
взысканий и штрафов, если не произошла по его вине порча казенного имущества.
Так что, скажем честно, двадцать лет из жизни солдата –
долой. Молодым пареньком пришел он в армию, пожилым человеком из нее уйдет.
Чему остается в сорок лет радоваться? Ну, жениться на молоденькой, торопливо
сделать детишек да просиживать вечера в пивной, с такими же отставниками о
былых деньках вспоминая.
Мог я понять рыжего сапера. И Хелен, с ее брезгливым
презрением к чужому бесчестью, и сержанта, смекнувшего, что появился у него шанс
заработать денег и вскоре из армии уйти.
До чего же ужасно, если начинаешь всех понимать! Куда проще
– выбрать одного человека, его понимать и поддерживать, а всех остальных –
скопом считать бесчестными.
И ведь раньше у меня это получалось легко, без всякого
душевного усилия. Может, потому, что не сводила меня жизнь со столь разными
людьми, как сводит теперь? Или во мне что-то сдвинулось и заставляет, против
моего желания, пытаться всех понять?
Вот что сказал бы Антуан про этого сапера и его корыстолюбие?
Небось рассказал бы красивую притчу. Что-нибудь про то, как разбился его планёр
в диких землях и было у него с собой много новеньких стальных марок, но не было
ни глотка воды и ни крошки хлеба… вот тогда он и понял, какую цену на самом-то
деле имеет железо. И был бы прав.
Ну а Арнольд? Если бы снизошел немногословный офицер до
ответа, то рассказал бы историю о том, как за пару грошей брат брата зарезал
или мать родная дочку для забав солдатам продала. А Жерар мог бы рассказать,
как богатство, пусть даже неправедное, послужило добрым делам. Не зря же в
Писании сказано: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным». А Луиза бы
стала собственную судьбу вспоминать, как из-за собственного мотовства вынуждена
была свет покинуть.
И все были бы правы.
А ведь это самый простой пример. Деньги, они деньги и есть,
хочешь – в руки возьми, хочешь – сочти до последнего гроша. Чего уж говорить,
когда дело доходит до вещей тонких, духовных, исчислению не поддающихся? Что
для Хелен честь – то для простолюдина блажь. Что для молодой жены, тайком к
любовнику ускользающей, ниспосланная небесами святая страсть – то для ее
старого мужа гнусная измена и подлость немыслимая. Сядешь за бутылкой вина с
обманутым мужем – так всем сердцем его беду поймешь… но только если не к тебе
бегала влюбленная изменница.
Телега медленно поднялась по склону, остановилась, и я
услышал голоса. Спокойные, ленивые.
– Привет-привет! – крикнул наш возница. – Что, много шпионов
поймали, ротозеи?
Ответили ему невнятно, но грубо. Видимо, засиделись
караульные на выезде из лагеря саперов. Я собрался. Либо сейчас возница
отпустит еще шутку-другую, либо спрыгнет с повозки и завопит: «А вот я вам
привез голубчиков, хватайте!»
– Ну что, палинки прихватить? – продолжил возница.
– Только абрикосовой не бери, бери вишневую! – сразу
оживился кто-то.
– Чего взрывать-то перестали? – спросил сержант.
– Да вроде как все теперь, земля просела, никому не пройти,
– рассудительно ответили ему. – Наверное, больше и не станут порох тратить. Вот
ведь злодеи… и людям было хорошо, и Державе не мешало. А теперь, увидишь, цены
сразу вверх пойдут!
Вот так! Значит, даже простые солдаты прекрасно ведали про
тайные подземные тропы контрабандистов.
– А по мне – так пускай бы вообще не было этого перца! –
встрял в разговор кто-то третий.
– Если мадьярки перца есть не станут, то их вообще не
расшевелишь, – отпустил шуточку возница. – Ладно, поеду я. Успеть бы засветло…
Вновь заскрипели колеса.
Правильно. Не железо, в конце-то концов таскать
контрабандистам подземными дорогами? Душистый перец, крепкий кофе, ароматный
табак. Все то, что в Османской империи умеют растить получше, чем в Державе. И
никаких налогов в казну.
– Поняли, что натворили? – негромко сказал возница, явно к
нам обращаясь. Ни я, ни Хелен отвечать не стали. Но возница продолжал: – Так
что пять тыщ стальных – маловато будет. Моя цена – десять.
Мы молчали.
– За нами едут, но далеко, – тем же размеренным голосом
продолжал возница. – Шевельнетесь – заметят. А голос не услышат. Так что
отвечайте.
– Восемь, – негромко сказала Хелен. – Большего у меня нет.
Возница помолчал, потом кисло сказал:
– Ладно, мадемуазель. Из уважения к прекрасному полу –
соглашусь.
Мы лежали, укрытые брезентом, на щелястых досках. Повозка
неспешно катилась по проселку. Я придерживал голову Маркуса, чтобы ее не
слишком колотило о доски, и думал о том, что мы и впрямь можем выбраться.
А вот наши товарищи или задыхаются в каменной ловушке, или
задавило их насмерть падающими камнями.
И пусть никакой силы не было и быть не могло в моей молитве
– кто я такой, нераскаявшийся грешник, случайный попутчик мессии, но я
взмолился. И вовсе не о том, чтобы спастись нам.
Катила телега неторопливо, дорога стала ровнее, и если бы не
страх, то я бы задремал. От спертого воздуха, тепла нагревшегося на солнце
брезента, равномерного покачивания.
