И мы пошли к караван-сараю.
Сумерки – вору лучший друг. Днем тебя сразу видно, ночью ты
ничего не видишь. А вот на закате или на рассвете человек лишь то видит, что
хочет увидеть. Не зря же большинство чудес к вечеру случается.
К караван-сараю мы подошли минут через десять после того,
как дилижанс подъехал. Самое время – кучера вместе со смуглыми мальчишками с
конюшен распрягали лошадей, кто-то вытаскивал из дилижанса объемистые баулы,
кто-то шумно требовал номера получше, отвечающего его высокому положению и
толстому кошельку. Обслуга караван-сарая носилась как угорелая – нечасто,
наверное, останавливались на ночлег сразу три дилижанса.
Потолкавшись во дворе, мы поняли из разговоров, что так и
есть. На границе дилижансы проверяли с безграничным рвением. Заставили весь
багаж открыть – даже такие сумки, куда человек никак не втиснется. Дилижансы
едва лишь не разобрали – и нашли немало контрабанды, рассованной по укромным
местам. Хозяев у незаконного железа и запретного спиртного, как водится, не
оказалось. Не меньше пришлось выдержать и паломникам. Всех, и мужчин и женщин,
тягали за волосы – проверяя, не парик ли это. По лицам водили мокрой губкой,
ища грим. И нашли его немало – женщины, все как одна, до сих пор были в
истерике. Под конец мужчин и женщин отделили друг от друга, заставили раздеться
догола и еще раз осмотрели – на этот раз нагишом.
Ясное дело, хорошему стражнику такие строгости не требуются.
Но, видно, приказ был спущен сверху, и ослушаться его побоялись.
– Нужно снять номер, – шепнула мне Хелен. Я покачал головой.
Вот уж что-что, а на кровать нам рассчитывать не приходилось. Именно тут могли
потребовать подорожную.
– Пойдем в ресторан, – решил я. – Там и заночуем.
Ресторан был тут же, при караван-сарае. Небольшое дощатое
здание, стоящее от двухэтажной гостиницы в сторонке, но почему-то рядом с
конюшней. Кто ж так догадался строить… Здесь тоже было изрядно народа, видно,
из первых двух дилижансов, но они вели себя куда спокойнее – сытная еда успела
заглушить обиду на пограничную стражу. Кое-кто даже хохотал, вспоминая суровый
досмотр и тупые вопросы стражников.
Мы устроились в уголке обставленной плетеной мебелью
веранды, рядом со стайкой чинных молодых девиц, поглощавших под присмотром
немолодой монахини постную кашу. То ли насовсем в какой-то монастырь в Иудее
отправлялись девицы, то ли, за благочестие и учение, их послали на поклонение к
святым местам – колодцу, Сестрой выкопанному, или переправе достопамятной… Но
нрава девицы были строгого – одеты просто и небогато, ели тихо, глаз от тарелок
не поднимая, молитву благодарственную раза три прочитали, встали будто солдаты
по команде и вслед за своей наставницей гуськом удалились почивать. Их место
тут же заняла большая семья, на паломников уже не слишком походившая – скорее,
это был купец, своих отпрысков к торговому делу приучавший. Младшему пареньку
лет было как Маркусу, и, чует мое сердце, намучился он на границе…
Строгого поста в подражание монахиням мы соблюдать не стали,
заказали и жгучего гуляша, и жареных говяжьих медальонов. Вина, конечно, не
было, но вот легкое светлое пиво османы грехом не считали, и мы взяли по кружке
– мне с Хелен большие, Маркусу маленькую.
Как же, оказывается, хотелось горячей еды!
Ели мы молча, старались не торопиться, хотя и не
сговаривались о том. Получалось это плохо, но никто на нас внимания не обращал.
В зале ресторанчика появились местные музыканты, заиграли медленный вальс,
чуток фальшивя, но с чувством. Несколько парочек даже принялись танцевать.
Темнело все сильнее, и важный усатый османец прошел по ресторану, разжигая
висевшие по стенам керосиновые лампы.
– Ильмар, долго нам не просидеть, – расправившись с гуляшом,
вполголоса сказала Хелен. – Это в державном ресторане можно всю ночь кутить, и
никто не удивится. А тут? Пиво пить, кружку за кружкой? Час, другой – народ по
номерам разойдется. Останемся на всеобщее обозрение.
– На всех в гостинице номеров не хватит, – упрямо сказал я,
хоть и понимал правоту летуньи.
– И что с того? Кто победнее – лягут спать в дилижансах, на
своих местах. Кто побогаче… Другой гостиницы в селе, может, и нет, но поверь
моему слову – сейчас прислуга свои комнаты освободит, по домам ночевать
разойдется. Надо снять номер!
– Опасно.
– Ильмар, сидеть так – еще опаснее! – Хелен нахмурилась. –
Ну что ты упрямишься? Давай пойду я, с женщины вряд ли документы затребуют, а
потом вы с Маркусом присоединитесь…
Я молчал. Не нравилась мне эта идея. Мы в безопасности, пока
сидим в толпе соотечественников, да еще и с трех разных дилижансов. Я-то с
самого начала думал о ресторане, надеясь просидеть всю ночь в пьяной компании.
Забыл, что у османов ни вина, ни коньяка, ни наливок в открытую не подадут. А
люди и впрямь потихоньку расходились. Сейчас уже зал заполняли в основном те,
кто в последнем дилижансе подъехал…
– Пойдем в храм Сестры, – решил я наконец. – Будет так… ты
моя жена, Маркус наш сын, а едем мы к святым местам, молиться об исцелении
разбитой параличом дочери, оставшейся в Державе. У нас обет ночами не спать, а
молиться Сестре. Пойдет?
Хелен неуверенно кивнула. Само собой, если сказать
священнику, что нам требуется ночь в молитвах провести – никуда он не денется,
позволит в храме остаться. Еще и не такие странные покаяния на себя люди накладывают.
– Так что рассчитываемся, встаем, идем в храм… – начал я. И
осекся, глядя на поднимающихся на веранду людей. Летунья испуганно повернула
голову, ничего не поняла и раздраженно сказала:
– Девица симпатичная, но она с кавалером, Ильмар.
Но я смотрел не на девушку, и впрямь миленькую, идущую под
руку с юношей – кстати, зря Хелен его кавалером сочла, лица такие схожие, что
сразу ясно – это старший брат.
Я смотрел на высокого жилистого старика с желчным лицом,
который заходил в ресторан, что-то выговаривая бледному, одутловатому, грубого
сложения мужчине. Одеты оба были скромно, как паломники, единственной
странностью была бритая наголо, под османский манер, голова мужчины.
Ну а как же еще монашескую тонзуру скрывать? Либо париком,
что опасно, либо стрижкой наголо.
Я встал, чувствуя, как теплеет на душе. Будто все беды
позади остались! Старик, выискивающий свободное место, глянул по-молодому
зорким взглядом – и остолбенел. А я дружелюбно махал рукой, ни от кого не
скрываясь. Что тут удивительного – вместе едем, только мы раньше в ресторан
зашли, они позже!
Оцепенел и бритый мужчина, в немом изумлении складывая руки
лодочкой и что-то беззвучно шепча. Видать, Жан Багдадский и Йенс вначале пошли
в храм, предпочли пищу духовную пище телесной.
– Кто это? – тревожно спросила Хелен.
– Ой… – вдруг тоненько сказал Маркус и как-то съежился.
