— Пойдем! — бросила мне Вероник, устремляясь вверх по парадной лестнице. Ее каблучки бешено застучали по ступеням, и мне пришлось ускорить шаг, чтобы поспевать за ней.
Оглянувшись, я увидела, что Андрей остался у подножия лестницы и небрежно прислонился к постаменту мраморного льва.
— А он, — заикнулась я, — не идет?
— Гончие не ходят на балы, — зло отчеканила Вероник.
— Тогда зачем он здесь? — не поняла я.
Вероник кинула на меня странный взгляд, но ничего не ответила. Два высоких охранника у дверей с почтением посторонились, и мы вошли в замок.
Сбросив шубы на руки швейцара, больше похожего на переодетого стриптизера (так он был хорош и плечист!), мы пересекли стеклянную галерею с окнами от пола до потолка и остановились перед высокими дверями. На каждой половинке было изображено по огромному крылу, и, будучи закрытыми, они соединялись в рисунок летучей мыши.
— Готова? — Вероник ободряюще улыбнулась мне и прислушалась к голосам, доносившимся из-за зала. Казалось, там гудел потревоженный пчелиный улей. — Похоже, все уже в сборе. Что ж, — она глянула на золотые часики на запястье, — мы достаточно всех потомили. Пора бы уже и показаться. Вуаля!
Она толкнула двери, и мы вошли.
Показалось, мы попали на похороны. В ярко освещенном огромном зале было черным-черно от вампиров, которые все, как один, были одеты в черное. Черные пиджаки, черные смокинги и черные брюки на мужчинах. Платья самых различных моделей на девушках — черные как ночь. На ком-то черные перчатки до локтей, у кого-то черные ленты в волосах, у кого-то — бархатные повязки на запястьях. На фоне этого торжества черного цвета мы с Вероник казались двумя экзотическими птичками, некстати залетевшими за кладбищенскую ограду и подвергшимися остракизму со стороны местных ворон.
Хм, это дресс-код или траур по случаю моего появления? А может, вампиры до сих пор скорбят по убитому Жану?
В пользу траура говорил и тот факт, что, как только мы появились, над залом повисла скорбная, тревожная тишина, и то, что собравшиеся в буквально смысле окаменели при виде нас.
— Кажется, мы убили их наповал, — чрезмерно довольная собой, чуть слышно шепнула Вероник и, покровительственно обняв меня за плечи, шагнула вперед, увлекая за собой.
В тот же миг остолбеневшие вампиры отмерли и окружили нас. Зал взорвался грохотом приветствий, бэк-вокалом им служили реплики, которыми делились между собой гости, обсуждая меня и Вероник. Я расслышала слова «невообразимая выходка», «что она себе позволяет», «вопиющее неуважение к традициям», «натуральное посмешище». Я все поняла и не смогла не восхититься смелостью Вероник. Своим ярким платьем она отважилась бросить вызов всем. Но на этот дерзкий шаг ее сподвигла я, вытащив из чемодана свое единственное вечернее платье — алого цвета. Похоже, что пафосные вечеринки в обществе местных вампиров проходили при самом строгом дресс-коде — черное и ничего кроме черного. Поэтому-то Вероник и ахнула в тот момент, когда увидела мой наряд. Она понимала, что другого у меня нет, платья из ее гардероба мне окажутся велики, а искать мне обновку в магазине уже нет времени. Уже одним своим появлением в неподобающем наряде я бросала вызов парижским вампирам. Не знаю, чего Вероник хотелось больше — поддержать меня или нарушить вековые правила, но только ей удалось и то, и другое. Причем последнее — просто блестяще. Вон как перекосило того бледного денди в первом ряду, который опирается на трость с громоздким набалдашником в виде земного шара. Даже костяшки пальцев, унизанных старинными перстнями, побелели от напряжения. Однако стоит отдать ему должное — мужик справился с собой, изобразил гримасу любезности и шагнул к нам. Остальные вампиры замерли, словно от реакции этого лицемера зависело, примут ли нас в высшее общество или с позором выставят за дверь.
— Прекрасные дамы, — процедил он с улыбкой и ощупал меня зорким взглядом тусклых зеленых глаз. Обычно зеленые глаза красивы, как свежая зелень альпийских лугов, как изумрудные воды тропического острова, как бирюзовая гладь озер. Но любоваться глазами незнакомца желания не возникало, от них хотелось скорее отвести взор и отряхнуться. Как от чего-то грязного, липкого. Это была даже не пожухлая трава, не тусклая топь болота, а что-то еще более мерзкое. — Мы уж вас заждались! — Фальшь в его голосе была такой же броской, как и огромный бриллиант на одном из колец. Притворная любезность и подлинный алмаз размером со сливу — в этом что-то есть. Что-то фантасмагорическое.
— Ипполит, — принужденно засмеялась Вероник, — ты же знаешь…
Отчаянно захотелось ему надерзить, и не успела я спохватиться, как с моих губ уже сорвались слова, перебивая оправдания мексиканки:
— На выезде из Парижа были пробки.
Вампир не выказал удивления такой чудовищной лжи, но и в долгу не остался:
— А в магазинах Парижа остались только красные платья?
— Почему же, — невинно отозвалась я. — Просто этот цвет мне к лицу. Вы не находите?
Наши взгляды скрестились, как шпаги дуэлянтов. Публика настороженно замерла. По открытой спине скользнул холодок, но я только еще выше вздернула подбородок.
— Мадемуазель, вы просто обворожительны. — Фальшь в его голосе достигла максимума, так же как и неприязнь в глазах.
— Жанна. Меня зовут Жанна.
— Несказанно приятно. — Его рука метнулась ко мне, как плеть, и прежде, чем я успела уклониться, он схватил в плен мою ладонь и коснулся ее ледяным светским поцелуем. — Позвольте представиться. Ипполит Сартр.
Тот самый, вспыхнула я, вспомнив слова дворецкого Бернара, и невольно выдернула руку. Впрочем, он меня и не держал. Однако моя реакция не осталась незамеченной: Ипполит метнул на меня настороженный взгляд инквизитора.
Плесень, поняла я, встретившись с ним глазами. Глаза Ипполита Сартра были похожи на старую, прогнившую плесень, которую обнаруживаешь на забытой в хлебнице булке, вернувшись из отпуска, и при виде которой к горлу подступает тошнота.
— Сартр, — сказала я, чтобы хоть что-нибудь сказать, — что-то знакомое. Уж не тот ли самый, что… — Я запнулась, пытаясь вспомнить, о каком же Сартре я слышала — певце или музыканте?
— Не тот самый, — с достоинством произнес вампир. — А его потомок.
— О! — Я изобразила вежливое удивление. — Я большая поклонница… работ вашего деда.
Заминка в моей речи была секундной, но и она не укрылась от зоркого Ипполита.
— Приятно слышать. И каких же?
Он уставился на меня с видом экзаменатора, собирающегося подловить нерадивого студента.
— Ранних, — с вызовом ответила я, чувствуя, как на меня смотрят все собравшиеся в зале и каждый из них мечтает, чтобы Ипполит посадил меня в лужу. Не дождутся! Кем бы ни был этот неизвестный мне предок, музыкантом ли, художником, артистом, его творчество можно разделить на периоды. Если только он не политик или военный! Но блефовать так блефовать. — В ранних работах есть душа, а в поздних — один профессионализм, — тоном знатока выдала я.
