Наследство… Что имела в виду Валя, когда ссорилась с теткой? Вряд ли эту кровать с никелированными шариками или поблекший от времени гобелен с оленями. Никто не будет держать ценности на даче, в особенности такой. Так что же искать? И где? Вдруг вспомнился Харри Холе, советовавший новичкам не искать предмет, зацикливаясь на нем, а просто перебирать вещи, внимательно просматривая все, что попадется.
Я приблизилась к тумбочке, на которой стоял телевизор: черно-белый «Рекорд» из семидесятых годов прошлого века. Я открыла дверцу тумбочки и увидела в беспорядке громоздившуюся там посуду: чашки, тарелки, стаканы. Ничего ценного, сплошь посудное старье с трещинами и сколами – не хочется держать дома, но и выкинуть жаль.
От телевизора я направилась к шкафу. Он был под завязку забит старым тряпьем: потертые пальто, халаты, одеяла, давно вышедшие из моды юбки, блузки, кофты. Я выдернула из общей массы несколько предметов белкинского туалета. Вот зачем, спрашивается, на даче юбка из черной шерсти? Или белая блузка с кружевным жабо? Копаться на грядке в таком не будешь: жарко и непрактично. Но по извечной русской традиции Аделаида свозила на дачу то, что было жалко отдавать помойке. Небось, притаскивала сюда отживший свой век гардероб по частям, набивая им сумки из болоньи и пластиковые ведра.
А что, если ЭТО лежит в кармане какого-нибудь старого пальто? Я обвела глазами висевшие и лежавшие в шкафу шмотки. На обшаривание карманов изъеденных молью пальто, кофт и засаленных байковых халатов придется потратить не меньше часа!
Нет, не стала бы Белкина держать важные документы или драгоценности на даче. Что бы там ни говорила Петрова, забраться в такую дачку – плевое дело, особенно когда ключ лежит в выемке под порожком. Будь этот домик снаружи менее похож на сарай, зимой в нем могли бы обосноваться бомжи. Ничего, что здесь нет ни батарей отопления, ни печки. Граждане без определенного места жительства славятся привычкой разводить костерчик прямо на полу в комнате. Одно такое посещение – и весь хлам, накопленный хозяйкой за долгие годы, быстро исчезнет в ярком пламени. Насколько я знаю, Аделаида даже на старости лет была дамой разумной и практичной, поэтому нет смысла тратить время на поиски сокровищ в карманах ее старой одежды.
На дне шкафа была обувь, такая же старая, заношенная и вышедшая из моды, как и одежда, и две обувные коробки. Я открыла третью створку шкафа. На трех полках аккуратными стопками лежали потрепанные полотенца, застиранные пододеяльники, простыни и наволочки, на двух других – предметы домашнего обихода (старый утюг, маленький радиоприемник, электрическая грелка и еще какая-то ерунда).
Неужели я ехала сюда напрасно? Нет, это невозможно!
Я снова открыла дверцу отделения для верхней одежды, вытащила обувные коробки и сбросила с них крышки.
В одной, той, что поменьше, лежали красные тапки с дырками на носках и коричневые босоножки с порванными ремешками.
Зато вид второй коробки, из-под сапог, наполнил мою приунывшую душу оптимизмом. Здесь Аделаида Амвросиевна хранила старые журналы, однако была тут и тоненькая пачка конвертов и открыток. Зачем Белкина перевезла все это на дачу? Перечитывать вечерами? Или печку растапливать в прохладные дни? Но не было у нее никакой печки. Наверное, привезла по той же причине, по которой притащила сюда и все остальное – расстаться жаль, а хранить негде.
Журналы были в основном по вязанию и шитью, попались также несколько номеров «Здоровья» за 1982–87 годы и четыре «Крестьянки» той же эпохи.
Я отложила в сторону открытки и внимательно просмотрела все конверты. За исключением двух, содержащих полноценные послания, в них были все те же открытки – поздравления с Новым годом, Международным женским днем, Первомаем. В коротких текстах на обороте умещались простенькие фразы: «Поздравляем…», «Желаем счастья и здоровья…», «Целую крепко – твоя Марина» («Ира», «Оля», «Таня и Володя»…). Подпись на одной открытке, изображавшей милых лесных зверушек возле нарядной елочки, вызвала у меня интерес: «Любящие тебя Коля и Лариса». А вот само поздравление оригинальностью не отличалось: «Поздравляем… желаем… целуем, ждем в гости». Текст, написанный уверенным размашистым почерком, занимал всю открытку от края до края, даже ту ее часть, которая отводилась для адресов получателя и отправителя. Это говорило о том, что поздравление брата Николая было доставлено в конверте, но Аделаида его не сохранила. А жаль. При наличии адреса можно было бы отыскать Колиных детей и побеседовать с ними. Хотя бы по телефону. Что, если это все же они прикончили и тетушку, и ее родственницу, Валентину?
В полноценных посланиях, к которым я обратилась после изучения открыток, также не было ничего сколько-нибудь достойного внимания. Оба письма – очень старые, из тех времен, когда Белкина еще куда-то ездила и общалась с друзьями не только эпистолярно, – были написаны Верой Черновой из Камышина, видимо, подругой. С трудом продираясь через Верины медицинские каракули (подружка Белкиной работала терапевтом в поликлинике), я поняла только то, что Вера развелась со вторым мужем, засадила огород томатами и раздумывала, не завести ли ей козу. Второе письмо было почти полностью посвящено Вериной дочери, такой же неудачнице, как и ее мамаша.
Меня охватила тоска: и за этим я притащилась сюда, на заброшенную дачу Белкиной? Бросила свою машину, которую наверняка уже угнали!
Вечерело. Комната быстро наполнялась мраком. Я снова перечитала открытку, присланную Аде братом Николаем, но ничего нового в куцем поздравлении не обнаружила.
От отчаяния я принялась трясти журналы, лелея слабую надежду, что из одного выпадет драгоценный конверт. И действительно, отовсюду посыпались бумажки: листочки отрывного календаря с кулинарными рецептами, клочок бумаги в клеточку с рецептом лечения бронхита, несколько старых жировок, потрепанная синяя сторублевка 1993 года выпуска, выкройка юбки полусолнце на куске кальки и еще много всякой всячины. Из этой коллекции бесполезной макулатуры я, наконец, выудила то, что заставило сердце радостно забиться. Нет, это не был конверт с адресом покойного братца Белкиной. Это было целое письмо, написанное нетвердым, но все же знакомым размашистым почерком, таким же, как на открытке.
В комнате сгустилась тьма, и мне с трудом удалось разобрать первую строчку: «Дорогая Ада, прости, что долго не отвечал на твое письмо». Письмо было длинным, на четырех листах, вырванных из ученической тетради в линейку, с полями, проведенными простым карандашом. Каждая страничка оказалась исписанной, строчки выходили за поля и обрывались у самого края страницы.
Я сложила письмо и вместе с поздравительной открыткой спрятала в свою сумочку. Прочитаю дома, важно не пропустить ни слова. Затем затолкала журналы и прочую корреспонденцию обратно в коробку, закрыла ее крышкой и убрала на место в шкаф.
Нужно поторапливаться: до отправления электрички осталось сорок минут.
На улице было еще достаточно светло. Оставив ведро с цветами на боку у калитки, я снова прошла через участок, чтобы еще раз полюбоваться на реку, освещенную закатом. Заходящее солнце окрасило спокойную воду в золотистый цвет, на горизонте нежно розовели облака. Было тихо, и в этой тишине неожиданно громко скрипнула калитка.
